Шрифт:
Закладка:
— Агнесса, ты чего? Ты как вообще? — бормочет Март, почти забавно скосив глаза на мои когти в опасной близости от пульсирующей жилки. — Где ты была? Я так волновался…
Когти сжимаются чуть сильнее.
— Я. Тебя. Искала! — не специально, но слова чеканятся по одному. — Ходила по этому хмырову городу, общалась с девицами из борделя, со студентами, что одно и то же, искала тебя, меня почти что поджарили, а ты! Тут!!! Думал, что меня казнили, и отмечал избавление от лишней проблемы?
Толчок — я даже не успела вдохнуть или моргнуть, как Март резко приподнялся, откатываясь от края крыши. Теперь уже я лежала на спине, а он прижимал мои руки к плоской черепичной крыше, нависал надо мной, так низко, что его волосы почти касались моего лица.
— Почему ты осталась здесь? Почему не сбежала, не спряталась? Разумеется, я знал, что тебя не казнили, по всему городу объявления о том, что тебя ищут! Я оставил твои документы и деньги в той таверне, думал, у тебя хватит ума прийти туда…
— Пока ты отмечаешь освобождение? — взвыла я, безуспешно пытаясь высвободиться. Терпеть не могу, когда кто-то удерживает меня силой, сразу паника накрывает с головой. В детстве у отца это был лучший аргумент против моего баловства: прижать, не дать двигаться. Кроме того, злость на Марта и на саму себя затуманила голову. А и правда, почему я не вернулась в таверну, где была облава? Это было бы логично, но мне такая мысль в голову не пришла. И теперь я уже сама не понимала, что говорю. — Отпусти меня! Куда я могла пойти, в отличие от тебя, я в питейных заведениях не ориентируюсь, да я ни адрес, ни название той пивнушки не помню! Я… была у себя дома, Март. Мать умерла, тётке я дома не нужна, у меня никого здесь нет, кроме тебя, а ты!
— Мать? — переспросил он, отпуская мои руки, чем я не преминула воспользоваться, резким толчком возвращаясь в первоначальную, более комфортную позицию: он снизу, я сверху. — Твоя мать умерла?
— Мать. Её допрашивали жрецы. Не надо меня сейчас жалеть, я же говорила тебе, что многого не помню, и её сейчас тоже не помню. Может быть, потом…
— Агнесса, ну, не сердись! Я тебя искал, правда. Но город такой большой, и я думал, что ты… Я, правда, о тебе очень волновался, но… с учётом твоего донума… надеялся, что ты сможешь…
А что — я? Ярость, такая бессмысленная и неразумная, на мгновение отступившая, нахлынула с новой силой. Ладно, он был не обязан мне особо ничем, ведь даже из тюрьмы я его вытащила случайно. Мы снова резко поменялись местами, ветер торжествующе бросил мои растрепавшиеся чёрно-бирюзовые пряди Марту в лицо.
— Не ври, не о чем тебе было волноваться! Ты здесь всё знаешь, а я…
Он снова легко, почти не напрягаясь, перекатился, накрывая меня собой, утыкаясь лбом в лоб и полностью блокируя мои суматошные движения. Внезапно моя клаустрофобия отступила, и я прикрыла глаза, ощущая его тяжесть на руках и бёдрах, дыхание на лице.
Оно было тёплым.
Наверное.
Я вдруг поняла, что ветер, всё так же беснующийся здесь, на крыше, должен быть холодным, а тело прижимающегося ко мне Марта — контрастно горячим. Но разницы температур не ощущала, совсем.
Кожа словно онемела.
— Агнесса, прошло всего три дня! Я…
Всего три дня? Всего?! Да целая вечность прошла!
— А как же конец света? — ехидно говорю я. — Ладно я, я тебе никто, сумасшедшая чужачка, но собственная жизнь и жизнь твоей дорогой сестры? Тебя это тоже не волнует? А как же все эти разговоры о фелиносе?
— Агнесса, перестань! Как я должен был тебя искать? Бегать по улицам Магристы, выкрикивая твоё имя, которое на каждом фонаре написано? Разумеется, Венута меня пугает, но я, что именно я могу сделать?! Жрецы молятся Тирате о снисхождении ежедневно, по всему Магру, это я знаю доподлинно. Если кто-то может предотвратить бедствия, то только ты! В конце концов, надеюсь, Единая пощадит этот мир…
— Значит, я во всём виновата? Руки от меня убери, хмарь, драев сын! Руки убери!
Руки он убрал, приподнялся, освобождая меня, и, против всякой логики, мне стало ещё более тошно и как-то пусто.
Чёрт.
Веду себя как девица из женского журнала или мужских анекдотов. Пора заканчивать с истерикой.
Я стала осторожно выбираться, но тут Март снова ухватил меня за плечо, провёл рукой по лбу, щеке — и от этой нежданной ласки, даже не похожей на ласку, я застыла, ненавидя себя за эту слабость. Только бы он не заметил.
— Что?
— Что с тобой, Агнесса? — тихо спрашивает Март, серьёзно, совсем не так, как только что оправдывался. — У тебя кожа ледяная, и щека порезана, но…
Значит, не показалось — со щекой. Жаль. Впрочем, это такие мелочи по сравнению с остальным.
— А это я тебя хочу спросить, — как и он, понижая голос, говорю я. — Что со мной? Что за заклинание ты тогда, перед облавой, на мне опробовал? Что мне вот с этим делать? — я стягиваю рукава платья до локтей, обнажая руки, еще более страшные в зеленоватом сиянии Стилуса. — Что это, Март?! Они ведь убили меня тогда, Лигран отвёл меня на казнь, а потом я пришла в себя в морге, среди мёртвых тел, голая!
Стилус на миг отражается в его глазах, и они вспыхивают жутковатым зелёным блеском, сходство с лешим становится просто невероятным. Он скользит пальцами по коже предплечий, сжимает, надавливает кожу, подносит к глазам продырявленные щепками ладони, снова касается щеки… Онемение ощущается ещё явственнее.
— Что со мной, Март? — повторяю я. — Верни всё обратно, я так не хочу!
— Но, — совершенно потерянно говорит он, садится, обхватывает руками голову, взбивает волосы. — Но я не понимаю… Это как?! Я… не знаю.
Нет, Единая, только не это, пожалуйста!
А Март продолжает твердить, как заведённый:
— Такого не должно было быть! Не должно! Я не знаю… не знаю, что с этим делать…
Глава 48
Март ходит вокруг меня кругами, как кот вокруг миски со сметаной, как художник вокруг такой долгожданной натурщицы, как акула вокруг соблазнительно окровавленной, но запертой в клетке жертвы. Рассматривает с
