— Все скажу, только не бейте!

— Ну?

— Как приехали, сразу кинулись к нашим новгородцам — попам Денису и Алексею, — торопливо начал Самсонка. — Отец сказывал, что они ноне самого государя исповедуют. Бранил нас Денис за то, что по пьяни над иконам ругались. Сказывал, мол, ежели хотят темные люди молиться крашеным доскам, пускай молятся, нам до сего дела нет. Еще сказывал, что из-за нашего пьянства многие люди пострадать могут.

— С кем еще на Москве видались?

— Хаживали мы запросто к Федору Курицыну, дьяку великого князя, он над всеми московскими вольнодумцами главный. Бывал там еще его брат Иван Волк, да дьяк Ивашко Черный, что книги пишет, да угрянин Мартынко, чернокнижник и звездочет, а еще наши новгородские попы Истома и Сверчок.

— Всех назвал?

Самсонка пугливо отвел глаза.

— Говори, плюгавец!

— Сказывали, что один из наших, Ивашка Максимов, свел в ересь невестку государеву Елену Волошанку. Он при ней духовником состоит, и она теперь наших в своем дворце принимает и во всем потворствует.

«Час от часу не легче!» — внутренне охнул Геннадий.

— О чем еще говорили?

— Поучали нас на православных, мол, вера наша холопская, для темных неучей. Еще говорили, что землю у монастырей надо отобрать, потому как монахи должны плоть умерщвлять, а не богатства копить. Еще про конец света рассуждали, дескать, попы из корысти народ пугают, а как наступит означенное время, все увидят, кто был прав: мы или они. Еще говорили, что священники Библию толком не знают, потому как ее по сию пору на славянский язык всю не перевели, а иных языцев попы не ведают.

…Оставшись один, Геннадий погрузился в глубокое раздумье. Рассказ Самсонки потряс его не меньше, чем первое известие о ереси. Геннадий был опытен в придворных делах и знал, как высоко сидят братья Курицыны. Насчет государевой невестки Елены Волошанки Геннадий боялся даже думать. Ему был ведом крутой нрав ее супруга — наследника престола Ивана Молодого, он знал, как безмерно любит наследник свою красавицу-жену. Доходили слухи, что и сам государь питает к снохе особенное расположение, к пущей ревности великой княгини Софьи.

Отсюда главный вопрос: как поведет себя великий князь, узнав, что ересь проникла в его собственное семейство? И вдруг страшное подозрение холодной змеей скользнуло в сердце Геннадия. А ну как Иван Васильевич знает про ересь?! Ведь у него ябедников да наушников полным-полно, давно бы известили про сборища у Курицыных. А если знает, почему попускает? Для чего ему понабились еретики?

Геннадию вспомнилась напутственная беседа с великим князем накануне отъезда в Новгород. Совсем одряхлел владыка Геронтий, говорил тогда Иван Васильевич. Оправдаешь мои надежды, быть тебе следующим Митрополитом всея Руси! А пока помоги мне забрать земли у новгородских монастырей. Надо заселить Новгород новыми людьми, а испоместить их негде.

Геннадий тогда поверил государю и дал согласие на отчуждение доброй половины земель Софийского дома. И вот теперь, услышав признания Самсонки, он вдруг все понял. Хочет великий князь повелевать Русской православной церковью, как своей вотчиной, хочет прибрать к рукам все ее огромные богатства. Для того и понадобились ему еретики, чтобы ими, как тараном, сокрушить духовенство, посеять в церкви раздоры и страх. Для того же понадобился великому князю и он, Геннадий Гонзов, будущий послушливый исполнитель государевой воли. Готов ли ты к этому? — спросил самого себя владыка Геннадий и сам себе твердо ответил:

— Нет, государь! Тут я тебе не потатчик!

Глава 3. Собор

1

Много чего случилось на Москве в тот злополучный 1490 год. Внезапно заболел наследник престола Иван Молодой. Болезнь сына помешала государю объявить о даровании ему в княжение Великого Новгорода. Этим давно продуманным ходом он надеялся решить сразу несколько важных задач.

Во-первых, новгородцам будет лестно заполучить в князья наследника престола. Всю кровавую и грязную работу за него уже сделали, а Иван Молодой явит горожанам милость, умиротворит строптивый город.

Во-вторых, из Новгорода открывался прямой путь к Балтийскому морю. Государь уже выбрал на реке Нарове место для будущего города, через который пойдет вся русская торговля с Западной Европой. Он даже придумал ему название в свою честь — Ивангород. Само собой, немцев и ливонцев взбесит нежданное появление у них под носом мощной русской крепости, да и ганзейцы придут в ярость, узнав о посягательстве на их торговую монополию. Значит, войны не избежать. Тут-то и пригодятся воинские таланты наследника.

Была у государя и третья цель, вовсе тайная. В последнее время Иван Молодой стал чересчур самостоятельным. Вокруг него и его молодой жены склубился малый двор. Вхожи в него сильненькие бояре Патрикеевы и Ряполовский, думные дьяки Курицыны, несколько иноземцев и даже богатые московские купцы. Соглядатаи докладывали государю, что гости ведут вольные разговоры, веселятся и даже пляшут по-иноземному, а посередь всего — красавица Елена, супружница наследника. Иван Молодой с нее пылинки сдувает, а она всячески подогревает его тщеславие и, похоже, уже видит себя на троне рядом с мужем. Да и у прочих гостей свои думки — государь-то уже не молоденек. По всему выходило, что сына следует держать на разумном отдалении, не далеко, но и не близко, и Новгород для сего походил как нельзя лучше.

Лечил наследника молодой врач по имени мистро Леон, он же Лейба Жидовин, недавно приехавший в Москву из Венеции. Он сразу обратил внимание на хромоту наследника. Ловкими пальцами ощупал воспалившийся сустав ноги и, обратившись к великому князю, уверенно объявил:

— Я вылечу твоего сына!

— А ежели не вылечишь? — строго вопросил великий князь.

— Отвечу головой!

Получив согласие, мистро Леон приступил к лечению. Давал пить Ивану Молодому отвары трав, прикладывал к больному месту склянки с горячей водой. Однако наследнику была все хуже. Из язвы на суставе потек гной, боль становилась нестерпимой. Встревоженный Леон удвоил усилия, позвал на консилиум других врачей, но было уже поздно, наследник впал в забытье и вскоре скончался[28].

В приступе ярости великий князь приказал казнить врача. Посольский дьяк Федор Курицын заикнулся было о помиловании, мол, этак мы распугаем иноземцев, но, получив свирепый отказ, счел за благо не настаивать. Через месяц после похорон наследника на Болвановке состоялась казнь. Впавшего в прострацию врача несли на руках, сам он идти не мог. Увидев топор и плаху, Леон