– Вот зуб любой на выбор тебе даю: лучше моих никто не споёт! – указывая на сестёр, ухмыльнулся Мотька.

– А вот посмотрим! – вскинулся Ибриш. – Мать моя знаешь как может?! Жду вас завтра, слышишь? Ащен девлеса, щеяле…

– Как ты смешно говоришь по-цыгански! – прыснула Машка.

– Маша, как не стыдно, Ибриш же не русский цыган! – строго одёрнула сестрёнку Света. – Ты ведь котляр, да, Ибриш?

– Кишинёвец.

Тишина.

– Ки… кишинёвец?.. – с лёгкой запинкой переспросила Светлана. И через секунду произнесла, – Надо же, а как языки похожи! По-котлярски я ведь говорю немного. У нас, знаешь, бабушка по отцу – настоящая таборная котлярка была! Ну что ж, тогда – до встречи! Тётя Сима, постой, мы проводим вас!

Сёстры и Матвей проводили гостей до самой заставы. На город мягко спускались тёплые, звенящие тонким комариным пением сумерки. Закат догорал за башнями Покровского монастыря, забросав полнеба золотистыми и розовыми перьями облаков. Лениво играла вечерними бликами вода Москвы-реки. Из каждого куста щёлкали соловьи. Черёмухой пахло так, что, казалось, напоенный сладковатым ароматом воздух можно резать ножом и есть, как пирожное. Несмотря на поздний час, на улицах было много людей: парни и девушки гуляли стайками, болтали, отовсюду звенели гитары, стучали каблучки, слышалось пение, девичий смех. С Солянки доносился звон трамвая. И сам трамвай, полупустой, освещённый изнутри голубоватым светом, вскоре промчался мимо. В церкви на углу шла вечерняя служба, горели свечи, чуть заметно тянуло ладаном. С пустыря слышался азартный гомон и вопли: мальчишки играли в футбол. Изо всех окон раздавались материнские кличи:

– Шурка! Вовка! Алёшка, ирод! Погибели моей ты хочешь? Домо-о-ой!

– Ух ты, как звёзды высыпали! – обрадованно сказала Маша, задирая голову, – Ужас сколько, Светка, ты посмотри! Значит, дождя не будет!

– Идите, девчата, домой! – распорядилась Симка. – Матери помочь надо, коль ей завтра в дорогу! Мотька, и ты с сёстрами ступай: таких красавиц одних отпускать не след! А завтра вечерком приходите к нам! И посидим, и поговорим, и споём-спляшем!

Ибриш и Мотька обнялись на прощанье.

– Ты хоть бы рассказал, в каком месте столько родни выдают! – шёпотом съязвил Ибриш. – В колонии-то брехал, что сирота приютская, никому не нужная, – а теперь, гляди-ка: и тётка, и сёстры объявились! Да ещё какие! Расскажи, где надыбал-то?

– Обязательно! – усмехнулся Мотька. – Сразу ж опосля того, как ты мне скажешь, отчего твоя мать тебя всего на пяток лет старше! Это у всех цыган так полагается, или у кишинёвских только?

Ибриш хотел было рассердиться, но против воли рассмеялся и хлопнул Матвея по спине.

– Пожди, будет время – всё расскажу. Приходи завтра, девчат приводи!

Наконец, Ибриш с Симой остались одни – и не спеша пошли по пустой дороге, на которой роса прибила остывающую от дневного жара пыль. Над полем поднялся месяц, пустил на дорогу серебристый луч – и сразу же заблудился в лёгкой дымке вечерних тучек. Как сумасшедшие, стрекотали кузнечики. От недалёкой реки жалобно кричал козодой и сонно, сердито скрипела утка. Симка шла, чуть не танцуя, смеялась, как девочка, весело всё говорила и говорила о чём-то, – а Ибриш не мог даже отвечать ей… Он не понимал, отчего ему так душно в этот свежий, полный прохлады и запаха черёмухи вечер, чем так сжимает горло, отчего в голове стреляет жаром и мысли отказываются шевелиться… Он бы сгорел от стыда, если бы мачеха поняла, что с ним происходит, и, невпопад отвечая ей, старался смотреть в сторону. В конце концов Симка действительно почуяла неладное, перестала стрекотать и принялась кидать на пасынка встревоженные взгляды. К счастью, впереди уже показались огоньки табора… а на дороге стояла целая толпа цыган: мужчины, женщины, старики, дети и даже собаки! Оторопев от такой торжественной встречи, Ибриш чуть не уронил свёрток с книгами. Растерянно пробормотал:

– Люди, вы чего?..

– А вы чего?! – завопил Бурка. Белки глаз друга тускло блестели в сумерках. – С самого утра ушли – и только сейчас возвращаются! Целый день ни слуху, ни духу! Что думать прикажешь?! Мы уже тут чуть с ума не посходили все! Думали – всё, заарестовали и тебя, и Симку вместе с кольцом этим! Где вас целый день проносило?!

– Как родня, Сима? – переждав Буркины вопли, как порыв ветра, спокойно спросил дядя Гузган.

– Слава богу, здорова! – так же сдержанно ответила Симка. Но даже в месячном свете было заметно, как лукаво и счастливо блестят её глаза. – Всех нашла, про всё узнала… Не беспокойтесь, ребята, – это кольцо сестра давно продала и думать про него забыла!

После мгновенной тишины над ночным полем раздался многоголосый вопль, полный восторга и облегчения. Симку и Ибриша окружили, повлекли к палаткам, на ходу весело требуя рассказать подробности, спрашивая о здоровье сестры и племянниц, о том, что это за свёрток в руках у Ибриша…

– Так это же спасибо богу какое! Прямо камень с плеч! Так значит, ребята, барахло продаём, золотишко – тоже, и месяц живём спокойно!

– Целый день как на угольях проторчали – а эти, видишь ли, в гостях рассиживались! Никакой совести у цыган! Здесь люди мучаются, а вы, Симка…

– Ты сдурел, мой изумрудный?! Я и так насилу от сестры вырвалась! Мы с ней столько лет не видались! Только из-за вас, бандитов, и ушла! А то бы ночевать осталась! Посмотрите на Ибриша: мальчик ночь не спал, весь день по городу за мной протаскался, едва на ногах держится – а всё через вас! А ну, оставьте его в покое, дайте спать лечь! Вот вам кольцо, продавайте, меняйте, с кашей его ешьте – только идите с глаз моих! Ибриш! А ну спать живо!

Он не сопротивлялся, внезапно вспомнив, что действительно не спал всю минувшую ночь. Сима сунула парню в руку ломоть хлеба с куском холодной курицы, быстро и ловко запалила костёр у шатра, расстелила на траве перину, бросила подушки.

– Ложись, мальчик. Пора спать… И правда, звёзд-то сколько нынче! Всё небо, как горохом, забросано! Вот жара завтра будет!

– Сима, а артистка та, Ляля Чёрная, тоже тебе родня? – зачем-то спросил Ибриш, роняя голову на синюю, в красных и зелёных «огурцах» подушку, от которой пахло мятой и чабрецом. Газетный свёрток с книгами лежал рядом с ним. Нужно было, конечно, отнести его в палатку, чтобы книги не отсырели от росы, но сил подняться уже не было.

– Понятья не имею! Если бы знала, из каких эта Ляля, – сказала бы… – Сима села рядом с огнём, спиной к нему. – Городской-то родни у меня по бабке полная телега! А этого твоего дружка,