Мирча передёрнул плечами. Помолчал. Не поднимая взгляда, нехотя сказал:

– Прости меня, Симка. Глупостей тут наговорил. Не подумал.

– Да бог с тобой, морэ, о чём и говорить! – улыбаясь, махнула рукой та. – Идите спать уже, гайдуки лихие! А кто не хочет – так у меня суп готов!

Все обрадованно, с явным облегчением загомонили – и через мгновение у раздутых углей собрался кружок. Улыбающаяся Галда нарезала хлеб, маленькая Руданка тащила ведро с водой, а Сима раздавала дымящиеся супом миски. Ибриш ждал своей очереди, поглядывал на мачеху, гадая: успокоилась ли она, не будет ли больше плакать? Его раздувало от гордости: впервые ему дали слово на сходке взрослых мужиков, и он не сказал чепухи, как этот дурак Мирча, а, напротив, предложил решение, с которым согласились все. Отец, когда узнает об этом, будет горд… Скорее бы вернулся он, ей-богу!

Через час Сима дала Ибришу чистую рубашку, велела умыться как следует, сама расчесала ему волосы, и по тому, как она дёргала Ибришевы космы гребешком, шёпотом называя их «овечьей шерстью», парень понял: мачеха волнуется. Сама она переоделась в праздничную красную, в голубых разводах, юбку, новый сборчатый фартук, натянула белую кофту с расшитыми тесьмой рукавами, надела серьги, кольца. Несмотря на жару, накинула любимую синюю с морозными розами шаль. Злополучное кольцо с гранатами Симка тщательно увязала в тряпочку и спрятала за пазуху.

– Сапоги почисти, – отрывисто велела она Ибришу.

– Пока дойдём, опять запылятся! – возразил было он, но Симка посмотрела на него так, что Ибриш не рискнул спорить и покорно отправился начищать старые сапоги.

Шли они молча. Симка смотрела в небо, на бегущие лёгкой дорожкой облака, на птиц, бесшумно чертящих по ним вдоль и поперёк, на летучие тени, то и дело пересекавшие поле, щурилась от солнца, о чём-то размышляла. Та и не выспавшийся Ибриш угрюмо думал о том, что если они с ребятами всё же обокрали дом Симкиной родни, то вернуть придётся не только золото, но и барахло, и серебряные ложки, и даже те три книги, которые сейчас лежали у него под периной! Почему-то именно непрочитанных книг было жаль больше всего. А ещё того, что не удастся пожить спокойно даже недели, и со дня на день, хочешь-не-хочешь, снова нужно будет лезть в чьё-то окно. А милиция в последнее время совсем потеряла совесть: только и знает, что останавливать на улицах ни в чём не повинных цыган и требовать бумаги! Хорошо, если найдётся справка об освобождении или, как у Ибриша, старая бумага из колонии, которая уже несколько раз спасала его на улицах Москвы. А что делать женщинам с детьми, которым скоро уже шагу нельзя будет ступить по городу, чтобы не привязались со словами: «Ваши документы, гражданка!» Надо уезжать, конечно… а куда? Хорошо кастрюльщикам с их жбанами и котлами, которые всегда прокормят. Хорошо крымам, которые и в Москве не растерялись: вовсю строят подземную дорогу и уже расселились как цари – в бараках! Коняшники – и те пристраиваются: нанялись со своими лошадьми и телегами на стройки, получили бумаги – красота! А куда деваться кишинёвцам, у которых никогда не было других занятий, кроме ночных дел и чужих окон?.. Раздумывая о навалившихся жизненных тяготах, Ибриш не заметил, как они с Симой миновали призаставные улочки с низкими деревянными домишками и немощёными тротуарами. Вокруг уже был асфальт, стройки, высокие каменные здания и толпы народу.

– Ну, давай, веди! – потребовала Сима. – И только попробуй мне сказать, что забыл!

– Помню…

Впереди показалась знакомая кирпичная колокольня, одна церквушка, другая, третья. Они прошли мимо монастыря, пересекли площадь, миновали несколько кривых, утопающих в зелени переулков. Возле развалин церкви, напротив булочной, Ибриш остановился.

– Всё. Дальше вон туда, в проулок, и…

Он не договорил: Сима вдруг села прямо на асфальт, разбросав по пыльным трещинам красный подол юбки, и вздохнула всей грудью так, что идущая мимо тётка в белой детской панаме испуганно обернулась на неё. Но Сима даже не заметила этого. К её щекам прилила краска, облегчённо задрожали ресницы.

– О-о-о-х-х… мальчик… нет! Здесь никто из наших не живёт! И Нинка тоже!

– Ну и слава богу! – обрадовался Ибриш, у которого тоже словно гора свалилась с плеч. – Пошли в табор! Наши хоть успокоятся!

Сима, однако, не ответила. Она снова задумалась о чём-то и думала долго, наморщив лоб и покусывая губу. Ибриш терпеливо ждал, разглядывая снующие мимо автомобили.

– Вот что, мальчик, ты возвращайся, – наконец, сказала она, решительно поднимаясь. – А я пойду к нашим схожу, В Грузины, на Живодёрку. И доподлинно всё разузнаю.

– Ну, Си-и-има…

– Не «Сима»! – рявкнула она. – А наверняка знать надо! Хорошо, если Нинка это кольцо потеряла или продала! Тогда и с нас спроса нет! А если она его той артистке поносить дала? Или в гости к ней пришла и оставила ненароком?!

Возразить Ибришу было нечего.

На путешествия по Москве ушёл почти целый день. Пройдя через весь город к Грузинам, отыскав цыганскую улочку Живодёрку, которая теперь именовалась как-то по-другому, найдя тамошних цыган и выяснив, что артистка Нина («которая смолякоскири, внучка Ильи Смоляко, её ещё Молдаванка звали, муж был покойный из питерских!») живёт теперь на Солянке, Ибриш с Симой повернули обратно. На площади Свердлова попали под короткий дождик, полюбовались радугой над развалинами Страстного монастыря. На мосту Сима остановила двух девушек-студенток и что-то долго врала им про женихов – после чего, победно потрясая в кулаке добытой мелочью, потащила Ибриша к киоскам с мороженым и папиросами. Затем, дымя в две цигарки, они пересекли парк, спросили, где тут улица Солянка, пошли дальше – почти по собственным следам, – и Ибриш начал замечать, что с каждым шагом у Симы пропадает настроение.

«Сейчас вернёмся на то же самое место – и окажется, что эта Нина-Молдаванка та самая артистка обворованная и есть, только переехала!» – обречённо думал он. Симу, видимо, обуревали те же сомнения: она нервно выбросила едва раскуренную папиросу и зло выругалась в ответ на шутливое предложение каких-то гуляк с гитарой «сплясать «цыганочку».

Вдали уже показалась знакомая кирпичная церквушка – и там очередная продавщица-моссельпромовка указала загорелой рукой совсем в другую сторону:

– Во-он туда, цыгане, через Устьинский мост идите! А там всего-ничего вверх – и будет вам Солянка!

– Да ты не ошиблась ли, ласковая? – задыхаясь от волнения, спросила Сима. – Точно ль нам туда? Не дальше? Не вон за ту церковку красную?

– С чего это я ошибусь, когда шестой год тут