– Томми отыскивает любовь во всех, – сказала Кара, – так много любви. Я все время говорю ему, до чего он наивен, но, опять же, из-за этого он такой и милый. – И она нежно приобняла его.

– Я вижу вокруг вас нимб, – провозгласил он Джесси, – яркий и золотой. Вероятно – деньги, много денег.

– Ну, мы же в Вегасе.

– Я вижу вас по телевидению в недалеком будущем. Вам это не может быть интересно?

– Я его редко смотрю.

– Значит, подсознательно. Думаю, это, вероятно, желание, о котором вы в себе и не подозревали.

– Ну не хорош ли он? – спросила Кара. – Всегда открывает во мне эти драгоценные секретики, которые потом оказываются правдой, аж жуть берет.

– Да, – сказала Джесси. – Полагаю, у нас уже много месяцев не бывало такой пары, что больше подходила бы друг дружке, чем вы.

Кара объяснила, как вместе их свела красота ее рук – подманила Тома, как зачарованного принца, через вульгарные толпы в казино.

– Женские руки, – воскликнул Том, изумленно качая головой, удивляясь, что такое вообще возможно.

Кара работала крупье на рулетке в «Серебряном овраге». Процент заведения варьировался от 5,26 до 11 в зависимости от ставки, игра у нее была не самой популярной в зале; в отличие от деловой команды очка, беспокойных палочников из пита с костями, ее часто можно было застать за своим столом: она праздно стояла, крутила колесо, ждала игрока. Когда Том начал ставить долларовые фишки на ее расклад, она едва глянула на его лицо, обыденно отметив его как еще одного ботана – и притом особенно глупого: больше нескольких десятков раз подряд он гонялся за номером 22, но не выиграл ни разу. Выиграл он лишь ее. Для Кары годы выстроили внутри нее возвышение, с вершины которого она смогла наконец-то ясно разглядеть дорогу в обе стороны, и по мере того, как продолжалась ее поездка, вид ей нравился все меньше и меньше. Парень был опрятен, хорошо воспитан, сравнительно приятен для глаз, его поверхностный шарм вспорот рыщущим плавником неотразимого озорства и – это большое «и» – он владел просторным зеленым «Фордом Галактикой», чей нос твердо смотрел прочь из города. Со своей семьей она рассталась, первый муж у нее парился на киче, второй от нее сбежал, и – да какого черта – она полагала, что просто-напросто Та Женщина, Кому Нравятся Гадкие Мужчины.

Председательствующим священником в тот вечер был преподобный Бастер Мэхони, дипломированный бухгалтер, член «Анонимных игроков», почетный помощник шерифа Локлина и лицензированный выпускник «Религиозной фермы Элко» – комбинации монашеского приюта, центра душевной аэробики и фабрики по производству дипломов. Преподобный Мэхони обладал довольно-таки обвислой великоватой личностью, из нее постоянно выпадали сюрпризы или же ненароком в ней обнажались. Когда его представили Тому и Каре, он принялся рассказывать им байки потерянных лет в Л.-А., когда был «по части» смерти, работая на закраинах скидочного похоронного бизнеса: посреди панегирика убиенному сбытчику наркотиков срабатывает пейджер покойного, плакальщики разражаются хохотом, Мэхони на весь остаток службы так теряется, что путает имя дорого усопшего с тем, кого он отпел двумя часами раньше, а затем несколько дней потеет от страха того, что́ оскорбленные друзья сбытчика способны с ним сделать. В бракосочетаниях, промышленности посчастливее, он еще не совершил ни одной ошибки. Всего через пару минут после знакомства с Томом он уже называл его Джерри.

Для церемонии своей Том и Кара выбрали футуристическую каплицу, поскольку будущее, как пояснила Кара, цитируя безумного голливудского пророка Крисвелла из печально известного фильма «План 9 из открытого космоса», это «где вы и я проведем все наши оставшиеся жизни, хотим мы того или нет»[97]. Помещение представляло собой закрытый куб из зеркал, украшенных бессчетными гирляндами бегущих огоньков; выжившие говорили о том, что их заперли в пустом казино без людей, бесконечно растянутом в пространстве, или же поймали в чокнутую видеоигру, где все лазеры нацелены прямо на тебя. Громкая фоновая музыка была попурри тем из классических научно-фантастических фильмов, самому юному – по крайней мере два десятка лет, отчего бестрепетный матримониальный путешественник оказывался в странно дезориентирующем подвешенном состоянии: будущее и его звуковая дорожка уже настали и ушли в прошлое, в некоторых случаях – слишком далеко даже за рождение невесты или жениха. Преподобный Мэхони – яблочное пузико, жирноватые грудки и прочее, – застегнутый в облегающий скафандр на молниях, вел церемонию как будто бы с мостика космического корабля «Предприятие»[98]; за спиной у него вместо зеркального стекла сплошная стена телевизионных экранов увеличивала, отражала и удваивала каждую брачную дрожь и судорогу – внушительный технический довесок к общим тревожности и смущению.

Счастливая пара сочинила себе собственные обеты: она отчетливо декламировала по памяти голосом, загустевшим от чувства, о своей пылкой верности этому чужаку с востока, больше ей не чужому, человеку необычному, заслуживающему больше счастья, нежели она способна подарить, но тем не менее он точно обретет в ее обществе, покуда способна она дышать, преимущество дома, здравое управление финансами и всю любовь, какая ему когда-либо понадобится – безвозмездно, – а он запинчивым ритмом читал по тексту, накорябанному его дрожащей рукой на листке с шапкой гостиницы, клянясь посвятить свою силу яростной защите их непрекращающегося блаженства, обещая почитать ту снежиночную неповторимость, какой была Кара, лелеять совершеннейшую неподкупность ее мотыльковой души.

Они обменялись своими «да», преподобный Мэхони разразился надрывным кашлем, огни бросились гоняться друг за другом по стенам со все большей скоростью, скрытые громкоговорители завибрировали от звукоусиленной натуги темы из «Запретной планеты»[99]. Когда молодожены поцеловались, помещение пробило электрическим зарядом – гениталии всех присутствующих осветились кратким розоватым сиянием.

Новобрачная была в экстазе.

– Сегодня утром я встала еще Карой Лэмм, – гордо объявила она, – а вечером лягу спать миссис Том Хэнной. Ни одна другая женщина во всей стране не может такого утверждать. – Чудесное цветение у нее на лице, обновленные щеки, яркие, как плоть сырых лепестков, печатка ритуала, вдавленная в живую плоть так, чтобы все отмечали и сразу же понимали оживляющую власть церемонии, повторение правильного слова и жеста открыло контур в проходе времени, пробу вечности в тургоре сердца.

Органистка сегодняшнего вечера миссис Билли Хардуик, двоюродная бабушка Никки и наперсница ее детских лет, заплакала – но, с другой стороны, плакала она на каждой свадьбе, а их она посетила несколько тысяч.

Том перед уходом выразительно поцеловал каждую женщину в часовне, включая Джесси, просунув ей в рот чуть неожиданного языка, рука легчайше поблудила ей по заднице.

– Тошнотина, – объявила Никки, радуясь, что они ушли.

– Сколько ты им дашь? –