На шее у каждого из них теперь была бабочка, обычная концертная бабочка, только все они были разного цвета, всех цветов радуги (тогда это ещё никак не ассоциировалось с гей-парадами и их знаменами). На заднике тоже были прикреплены бабочки разных цветов, разбросанные среди снежинок. И от этого казалось, что над хором что-то веселенькое порхает.

Ираида Ивановна тоже была уже в другом вечернем платье. В этот раз — в красном. Вот когда пригодился её театральный гардероб!

Лирические песни пели в классической манере, верхний ряд, стоя на помосте. А вот на казачьи песни потомственные казаки вышли в полукруг и пели их так, как года-то пели их отцы и деды, многоголосием. Вольно и широко, «сладострастно и губительно», как сказал Леону однажды «под рюмочку» молчаливый и сентиментальный Окороков. Его до слёз прошибало это сохранённое кем-то пение казаков, русских военных мужиков, годами певших свои походные, рыдающие от тоски песни. Над залом пыталовского дома культуры сегодня победоносно снова зазвучали старинные песни казаков, разудалые военные, радующие и бодрящие своей военной наглостью и уверенностью, озорные мужские задорные молодецкие песни и песни любви к своим любушкам, оставленным на родине, рвущие тоскующей страстью сердца слушателей на части.

После каждой песни долгие аплодисменты не давали начинать следующую. Ларик кланялся, уже успокоившийся и понявший, что первый трудный шаг преодолён. Он поглядывал в зал, привычно находя в зале Воротова, рядом с той, с «чернобуркой» из города. Иногда они о чём-то переговаривались, она улыбалась, но однажды Ларик поймал её злой и ироничный взгляд направленный на Леона, который навалившись на спинку впереди стоявшего кресла и упершись подбородком в кулак, улыбался и смотрел Настю, забыв, казалось, обо всём в этой толпе.

— Вот козёл! — Ларика это взбесило. — Тут вопрос о хоре решается, а он снова о Настьку глаза дрочит.

Но потом весь остававшийся концерт Леон всё время о чём-то разговаривал со своей соседкой из города, и Ларик почти успокоился: «Надо с ней дома поговорить, чёрт знает что! Чуть из кресла не выпрыгивает от радости. Глаза ярче прожектора светят, как маленькая, ей богу. Но чего этот-то так на неё смотрит? Баб, что ли, мало? Чего он в ней нашел? Вот ещё напасть на мою голову, — Ларик устало кланялся, не теряя из виду Воротова и его городскую гостью, пока те не вышли из громко орущего и одобрительно, по-свойски, свистящего зала.

— Ну, что вы теперь скажете, Ольга Павловна? — наливая ей горячего чаю в кружку, церемонно спросил Леонид.

— «Удовл.» Пока только так. Как хочешь. Сердись-не сердись. Но — «удовл».

— А, по-моему, это ты просто сердита сегодня. Почему «удовл»-то только?

— Нет, а что ты хотел от меня? Эти дурацкие бабочки! Это же посмешище!

— Ольга, ты не забыла, что это была развлекательная часть концерта для жителей села в Новый Год? Это не торжественное заседание в вашем обкоме или ещё где-нибудь. Это Новый Год. Праздник такой есть. С ёлочкой и подарками. Понимаешь?

— Могли бы всё равно что-нибудь посолиднее придумать. А то, — как шуты гороховые на ярмарке.

— Ты не о том сейчас говоришь. Как они поют? Я об этом спрашиваю тебя.

— Я ничего в этом, честно говоря, не понимаю. Но неплохо вроде. Поэтому «удовл».

— Понятно. То есть, если бы тебе какой-нибудь эксперт от хоровой музыки всё разжевал, ты бы её, музыку эту, значительно лучше прочувствовала. Да? И если бы они были в народных костюмах, — тоже было бы доходчивее? И если бы они в чёрных тройках и лакированных ботинках стояли — то звучали бы гораздо лучше? Я правильно тебя понял?

— Ну, в общем — да.

— Ну, так я только перечислил оставшуюся часть задачи — про костюмы и грамотное жюри. Это твоя часть. Об этом сразу договаривались. Так что вы на себя сердитесь, дорогая Ольга Павловна, — тихо проговорил Воротов, подойдя сзади и прижимаясь губами к её шее, пахнувшей этими странными, «химическими», как про себя обозвал их Леон, духами.

— Ты так специально делаешь? — она повернулась к нему, ловя его губы. — Ты обезоруживаешь меня, — прошептала она, обнимая его.

— Я не специально… — сказал он, плотно прижимая её к себе, а потом, смеясь, добавил: «Я нарочно так делаю и с нетерпением жду костюмов. Иначе твой эксперимент в отдельно взятом селе с треском провалится. Я правильно понимаю?»

— Ты — мерзавец! Всё ты правильно понимаешь. Будут тебе костюмы. В субботу жду, — Ольга вывернулась из его рук и оттолкнула его. — Всё, не приближайся! Только шубу подай и не прижимайся ко мне.

— Да, пожалуйста! — Леон с улыбкой подал ей шубку, держа её на вытянутых руках. — И шапку пожалуйте. Пойдёмте, я провожу вас до машины, ослепительная.

Всю дорогу до города Ольга пыталась понять, что же такое этот Леон Воротов? В какую игру он с ней играет? Или она с ним?

Так ни к какому определённому выводу Ольга Павловна и не пришла.

Леон взбежал по ступенькам клуба, навстречу ему, застегивая на ходу пальтишко, выскочила Настя.

— Леон Сергеевич! Как же здорово они пели! Да, ведь?

— Здорово, Настюша! Очень здорово они пели. Ларик где? Ты одна домой идёшь?

— Ларик Вас там ждёт, меня домой отправил. Сказал, что я не умею себя вести в приличном обществе! — и Настя весело рассмеялась. — Я так переживала, так переживала, просто ужас, как!

— Нормально ты переживала, как надо, от души. Ну, беги, пока народ в ту сторону идёт. На кино не все остались. А то оставайся, потом вместе пойдём?

— Нет. Я это кино три раза смотрела, наизусть помню. Бабушки ждут, тоже волнуются, побегу расскажу.

— Ну, иди, иди, — Леон смотрел ей вслед. — Надо бы Димку, что ли, за ней послать приглядеть. Пьяни сегодня много. Чёрт! Как же я забыл-то! — он хлопнул себя по карману, ощутив там пакетик, и не на шутку расстроился. — Ладно, завтра отдам.

На ловца и зверь бежит — из клуба выходил Димка.

— Эй, Димон, не в службу, а в дружбу догони Настю, только что пошла домой, проводи и скажи, что завтра я её часов в двенадцать днём жду здесь перед утренником. И картошки сварите, я к вам загляну сегодня, надо Новый Год приманить немного.

— Ну? Что она сказала? — Ларик, ещё возбужденный приёмом зрителей, с воодушевлением схватил Леона за рукав.

— Пойдём, поговорим в тишине, — Леон вдруг почувствовал, как он сегодня устал. Устал играть с Ольгой в поддавки, устал от людей, устал от того, что сейчас вынужден будет спокойно говорить с Лариком, который небрежно отпинывает с