Ее семья, вначале восхищавшаяся самообладанием Айседоры, потом забеспокоилась, понимая, что если она не даст выход своему горю, то может сойти с ума. Августин, отдавая себе отчет, что такая встреча будет ужасной для его сестры, но все же полный решимости помочь ей обрести душевное спокойствие, в отчаянье послал за ее маленькими ученицами, которые как раз возвращались в Дармштадт. При виде детей Айседора наконец разрыдалась. Она обнимала и целовала девочек без конца13.

В ее отсутствие в студию потоком шли письма соболезнования. Большинство из них она не смогла читать, но среди прочих было два письма от Гордона Крэга, которые она хранила потом всю жизнь. В одном из них было написано:

«Айседора, дорогая…

Я никогда ничего не смогу тебе сказать. Это странная вещь, но, когда я начинаю думать о тебе или говорить с тобой, я чувствую, что это не нужно, как если бы я стал говорить сам с собой. И это чувство усиливается. А так как я человек, которого буквально все, что не касается меня самого, сводит с ума, то я перестаю что-либо понимать.

Намек на меня самого — если я решусь разворошить старое — это может убить меня.

Я увидел себя со стороны (и лучше не смотреть на это): я — это мешок с опилками с головой на одном конце и двумя слабыми ножками — на другом и так далее…

Я чувствую себя вне себя самого, поддерживаю сам себя под руки или за волосы, сохраняю некоторые силы, чтобы сделать какие-то серьезные и нужные вещи, а сделав их, уйти.

Моя жизнь странная, как и твоя, и ты тоже странная, но не для меня.

И, моя дорогая, я знаю, как ты можешь страдать, улыбаясь при этом, знаю твои слабости — маленькой, дорогой маленькой дурочки.

А я — большой дурак, увидел тебя. Я знаю твою силу… Ведь только я могу почувствовать вкус силы, увидев твою.

Никогда еще не было никого слабее или сильнее тебя, может быть, лишь Гекуба…

Мое сердце часто рвалось при виде твоей слабости (рвалось на большие куски, которые ты не замечала, потому что я, как и ты, никогда не показывал этого), мое сердце часто трепетало от ужаса при виде твоей силы. Ведь твое и мое сердца — это одно сердце, и оно совершенно непостижимо.

Я хочу быть с тобой — нужно было сказать лишь это, а я пишу так много… И я с тобой, ведь я — это ты, что можно сказать еще…

Давай не жалеть ни о чем. Ты и я — одиноки, и это главное. И не так уж важно, как много людей было рядом с нами или еще будет — ты и я должны быть одиноки.

Наш секрет. Целую твое сердце»14.

Внутри письма был маленький конверт, а в нем — засушенный букетик цветов и записка:

«Айседора,

нужно многое сделать.

1913 г. Т.».

Елена Мео тоже написала Айседоре. Елена была матерью двух детей Крэга — Нелли и Тедди — и жила вместе с Тедом с сентября 1908 года15, хотя в то время находилась в Лондоне. Как бы она ни ревновала в прошлом Крэга к Айседоре, все померкло перед горем, постигшим танцовщицу. Айседора получила два письма от Елены на плохом английском. Во втором, датированном 19 июня 1913 года, та писала, в частности:

«Я испытываю к вам огромную симпатию, поэтому очень опечалена постигшим вас горем, таким огромным, что все слова звучат глупо. Бедная малышка Дидра, не думайте ни секунды, что я так ничтожна и ограниченна, что могла не любить ее, и малыш Патрик, дорогие дети, ведь я могла бы любить их обоих. Если бы вы приехали в Лондон, я смогла бы навестить вас и, быть может, помочь вам перенести вашу утрату. Я тоже много страдала и очень хорошо понимаю вас. Позволите ли вы помочь вам чем-нибудь, если мы когда-нибудь встретимся? В одном из писем Теду вы просите нашу фотографию. Я посылаю вам наш снимок, сделанный в деревне.

Сейчас я делаю кое-какую работу для Теда и пробуду здесь еще месяц, прежде чем поеду к нему. Если вы все же приедете в Лондон, зайдите ко мне. Ваше горе самое большое из того, что можно себе представить, но постарайтесь держаться и быть сильной.

Елена Крэг»16.

Желая выразить признательность людям, написавшим ей, Айседора отправила коротенькое послание в газеты: «Мои друзья помогли мне понять, что единственное может успокоить меня. Это то, что все мужчины — мои братья, а женщины — сестры, а все дети на земле — мои дети»17.

Когда Айседора закончила все необходимые формальности, силы покинули ее, и она впала в состояние безысходной тоски. С целью хотя бы как-то отвлечь ее, Раймонд Дункан настоял, чтобы она присоединилась к нему и его жене, гречанке по имени Пенелопа. Они уезжали на работу в Албанию в числе беженцев, потерявших кров в только что закончившейся турецко-балканской войне. Айседора согласилась и выехала навстречу к ним в сопровождении Августина и Элизабет Дункан.

Она прервала свою поездку по острову Корфу, где и написала ответ Елене:

«Дорогая,

как хорошо с вашей стороны написать мне. Ваши оба письма пришли одновременно, первое задержалось по вине тех, кто вскрывает письма. Да, я всегда думала о вас как о «Нелли», а думала я о вас часто. Когда-нибудь, когда мы встретимся, я расскажу вам об этом — писать на эту тему я не могу.

Я гуляю со своим братом в горах, прохожу в день пятьдесят миль и ночую под звездами, чтобы прийти в себя, ведь всегда лучше, если на тебя сверху смотрят звезды, а не потолок комнаты. Мы были в нескольких деревнях, сожженных турками: бедные люди, у которых уничтожены их дома и все имущество, и если им не помогут, они умрут от нищеты и голода. Я пытаюсь организовать какое-нибудь прибежище для детей, мы вернемся туда на следующей неделе. У этих несчастных маленьких детей такие грустные глаза, а их несчастные матери ничего не могут сделать для них…

Мне очень понравились фотографии, которые вы прислали: в повороте головы вашего малыша есть что-то от Дидры. Как бы ей понравилось играть с вашими детьми. Она была такая веселая и шумная, а Патрик — такой малыш, а уже везде ходил за ней. Однажды утром она пришла ко мне в матросском костюмчике и сказала: «Мама, я сегодня не Дидра,