Шрифт:
Закладка:
Выезд из гаража
«Власть и сласть – это вредное»
Александр Ширвиндт
Устал искать оправдание действительности. Резко реагировать не привык, страдать и кухонно брюзжать надоело за почти век недовольства, но опять, опять, опять!
Как-то после спектакля «Где мы?» его участники отвечали на вопросы прессы.
– Интересно ваше мнение как гражданина и актёра, который многое пережил, – обратились ко мне. – По-вашему, сейчас где мы?
– Мы, – говорю, – в глубокой жопе.
– А можно подробнее?
Раздался смех. Вообще, глубина погружения крайне индивидуальна.
Сейчас порой как? Мама – в Испании, папа – в Италии, ребёнок – в Германии… А бабушка с дедушкой – в жопе. Чаще их посещайте.
Никакого запаса прочности. Когда кто-то, многие годы всенародно любимый и значимый, чуть-чуть позволяет себе даже не протест, а сомнение, тут же с цепи спускают якобы патриотов и звучит подзабытое: «Убирайся в свой Израиль!» Причём национальность отсылаемого может быть любой – от грузина до корейца.
Я интеллигентный начитанный мальчик, много всего знаю, но стесняюсь говорить. Оруэлла надо перечитать, «Зияющие высоты» Александра Зиновьева, «Замок» Кафки. Сто лет назад написан «Замок». Задохнуться, какая это патология человеческих взаимоотношений! Правда, история и мудрецы ничему не учат. Они нужны только для выуживания из них цитат, необходимых в данный момент. Лозунги и призывы, как клещи, впиваются в человека, и их уже невозможно выковырять.
Наш менталитет – наступать на те же грабли. Это делают либо по глупости, либо из подлости, либо из трусости. С надеждой причисляю себя к третьей категории. Частота наступления на грабли всё увеличивается. Я жил в стране, где лучшая половина населения оказывалась шпионами и вредителями. Словообразование менялось, суть пресловутой «охоты на ведьм» оставалась прежней. Нынче это иноагенты и предатели. Я всё жду, когда появится брошюра типа «Всероссийская перепись инакомыслящих иностранных агентов». Проходит время, изгои возвращаются на родину. Я помню, как в Томске, где мы были на гастролях, местные власти попросили меня освободить на сутки единственный люкс партийной гостиницы, чтобы поселить туда семью Солженицына, с триумфом ехавшего на поезде с востока страны в Москву. Я освободил и всё жду, когда меня за этот поступок накажут или поблагодарят – зависит от очередного положения грабель.
Родину, как мать, не выбирают и не бросают. Аксиома. Но если родина сошла с ума, её надо лечить.
Друзья, родственники и читатели уезжают. Остаются 82 процента от чего? Возникла патовая ситуация: тут жить нельзя, а там негде и не на что.
Когда слышу: «В первом чтении, во втором чтении, в третьем…» – думаю: что это за литературные посиделки, если всё единогласно принимается в первом? Власть и сласть – это вредное.
Оппозиция должна быть мощной по фактуре, желательно русской, сытой и безапелляционной, тогда с ней разговаривают. А мелкая, плохо одетая, раздробленная и живущая не вместе – раздражает и побуждает к чистке.
Я сдался. Капитулировал перед самим собой. Этот жуткий меркантильный баланс между «было плохо» и «будет, не дай бог, ещё хуже» уже срабатывает.
Однажды меня спросили, боюсь ли я чего-нибудь. Сказал, что боюсь не чего-нибудь, а за кого-нибудь: у меня такое количество внуков и правнуков. Хотя я боюсь всю жизнь и всё время. Сижу и боюсь, иду и боюсь, еду и боюсь, лежу и боюсь, сплю и боюсь. Прикидываюсь, что не боюсь. Немного отпускает, только если напьёшься. Но когда это было? Иногда возникает небольшая пауза типа оттепели, и разрешают не бояться. Очевидно, чтобы можно было отдышаться до следующих перемен. И тут начинается новый испуг – боязнь не бояться. Привычки нет.
Ни дня без строчки, ни ночи без крамолы – мысли из-под подушки…
Не хочу прижизненных репрессий и посмертной славы.
Вертухай – неграмотно. Грамотно – с ещё одной буквой «у».
Поманили в человеческое существование и обманули – не захотели, не потянули.
Все реформы и преобразования стоят ровно столько, сколько стоят осуществляющие их люди.
Даже катастрофы стали бездарными. Оптимистический прогноз 89-летнего патриота: надеюсь, что гречки и туалетной бумаги мне хватит до конца жизни.
В гараже
«Функция деда и прадеда – всё время волноваться»
А.Ш.: Наталия Николаевна – мой самый строгий критик. Если я где-то что-нибудь рассказываю, то плохо и несмешно. Если рассказываю и сам смеюсь – вообще ужас! Чтобы она этого больше не слышала. Повторяться – нельзя.
– Ты уже это говорил!
– Но я говорил в другом месте.
– Не надо, нужно новое!
Она считает, что если бы я не просрал жизнь и биографию, то мог бы более-менее вразумительно писать. Я действительно пью и пишу хорошо. Всё остальное – очень приблизительно.
М.Ш.: Таких подкаблучников, как мой папа, я больше не знаю. Подкаблучник, имитирующий независимость, – наверное, самый страшный подкаблучник.
А.Ш.: Но я хотя бы каблуки не менял…
М.Ш.: Однажды в интервью мне задали вопрос, спрашивал ли я родительского благословения на брак. «Всё время спрашиваю, на все браки», – сказал я.
А.Ш.: А мне постоянно задают вопрос, не надоели ли мы с женой друг другу. И я отвечаю, что сейчас, может, уже начинаем немного надоедать, потому что вынуждены всё время быть вместе. Беготня, дружеские застолья скукожились.
Н.Б.: Я понимаю, какую интересную жизнь прожила, сколько было замечательных друзей, сколько стран повидала. Сейчас ни друзей, ни стран, зато есть любимая семья с внуками и правнуками. Первый раз мы стали бабушкой и дедушкой в 45 лет, последний – в 85.
А.Ш.: Функция отца в том, чтобы не забывать, что у тебя есть ребёнок. А функция деда и прадеда – всё время ныть, волноваться, заботиться, кормить, поить, платить, плакать, смеяться и надеяться.
М.Ш.: Я считаю, что дети сами прекрасно развиваются. Как и я сам прекрасно развился. Я никогда не лез в учёбу своих детей. Дочка Саша окончила РГГУ, занималась всякими искусствами, но без фанатизма. А вот количество учёных степеней, международных регалий и титулов моего сына Андрюши я даже перечислить не могу. И всё это только благодаря моему невоспитанию.
А.Ш.: Миша соображающий. И наш внук Андрюша тоже соображает, но ничего не
