Пионерная рота, которой командовал майор Ярцев, с большим трудом восстановив деревянный мост через Двину, подожжённый французами во время сражения, тоже готовилась к походу.

Лавочки и скамейки военнослужащим в походах заменяли пустые зарядные ящики. На одном из них сидел Ярцев и созерцал всё вокруг. С тяжелым чувством готовился он покидать Полоцк. Немногим больше трёх месяцев он здесь, а сколько всего пришлось пережить в этом, теперь уже разбитом городишке. Вернётся ли он сюда ещё когда-нибудь? Вряд ли… И вдруг он поймал себя на мысли, что неправ, что лукавит сам с собой. Хочется, хочется ему вернуться, хотя бы на день! Правда… для этого нужно ещё остаться в живых.

Среди расположившихся вблизи солдат послышался ропот, сменившийся весёлыми выкриками и насмешками: «Французиков ведут! Мусью топают голодные!» Ярцев обратил взор: колонну пленных, человек 30, вели конвойные под командованием рослого унтер-офицера. «Ра-а-ступи-ись! Да-ай пройти!» – то и дело повторял он.

Солнце проглянуло ненадолго, стало снова по-осеннему прохладно, даже холодно. Но для теплолюбивых воинов Великой армии такая погода была чем-то вроде начала зимы. Шли они, сгорбившись, держа руки в карманах, закутанные кто в тёплый шарф, а кто в женскую шаль. Многие были ранены, без головного убора, в драных мундирах. Среди пленных выделялся один, в меховой шапке и… шубе! И где он успел её достать?

Ярцев присмотрелся. Ба! Да это же Чезаре Конти! Толстый, среднего роста, облачённый в порыжевшую шубу, он напоминал небольшой стог сена, который движется неизвестно отчего. Ярцеву стало жаль вороватого интенданта, благодаря которому он внедрился в стан французов. Тем более, что Конти остался гол как сокол – все его ценности реквизированы и переданы куда надо, в том числе и ларец. Ярцев окликнул старшего конвойного. Рослый унтер подошёл, откозырял.

– Вот что, братец, – сказал ему Ярцев, доставая бумажник. – Передай-ка это вон тому, толстому, в шубе…

И он протянул несколько ассигнаций.

– Прошу прощения, ваше благородие… но от кого?

«От капитана Донадони», – хотел, было, сказать Ярцев, но вовремя остановился, памятуя, что Донадони, по его же легенде, пропал без вести.

– От Бернардино Дроветти! – чётком голосом произнёс он и, видя недоумённое лицо унтера, повторил по слогам: – Дро-вет-ти! Запомнил? Это наш общий знакомый, итальянец.

Минуту спустя Ярцев с улыбкой наблюдал, как человек в шубе и шапке по имени Чезаре Конти берёт деньги, благодарит и недоумённо озирается по сторонам.

Ярцев достал свои любимые карманные часы. Пора в поход. Но труба молчит. Тогда он вынул из походной сумки офицерский пистолет, хранящийся в кобуре, и стал чистить.

Трудно сказать, какое чувство заставило его обернуться. Может быть, годы, отданные службе в разведке, сформировали это чувство, и оно подсказало ему, что сейчас произойдёт нечто важное для него? И Ярцев обернулся. Совсем рядом стояла она… Одета Кристина была так же, как два дня назад в лазаретной палатке. Только вместо шали на ней была тёплая удлинённая накидка.

Ярцев резко поднялся:

– Вы?..

Тогда в лазаретной палатке он услышал то же восклицание, только от неё. Он окинул взглядом лицо Кристины, её стройную фигурку и поймал себя на мысли, что в данный момент видит её другой, не такой, как всегда. Если раньше поражала её серьёзность, её строгая красота, присущая ей, целеустремлённому человеку, то сейчас перед ним была просто молодая женщина со свежим румянцем щёк, с затаённым блеском серых глаз. И, что самое примечательное, он впервые видел её улыбку, скромную, едва заметную, может, даже виноватую. Но это была улыбка. Похоже, она была рада, что разыскала его среди большого скопления людей в форме.

Два года провёл Павел Ярцев в Европе. Конечно, там он не чурался женщин, и среди них были женщины из высшего общества. Но здесь, в этом провинциальном городишке, во время тяжёлой войны, голода, разрухи встретить и полюбить женщину, далёкую от любовных интриг и приключений, женщину, у которой есть своя мечта, – это совсем другое. И он понял: эта женщина, что стоит перед ним, завладела его сердцем и останется в нём навсегда.

– Я пришла к вам, граф, просить прощения, – робко призналась Кристина. – Мне отец рассказал всё о вас.

Он едва дал ей договорить:

– Не надо извиняться, сударыня. Ради бога, не надо, прошу вас… Я не заслуживаю, чтобы такая женщина, как вы, приносила мне извинения. Я должен был сам рассказать вам о себе, но… не мог.

– Но вы сказали главное – назвали ваше настоящее имя.

Ярцев понял, что надо менять тему разговора:

– Вам, наверное, пришлось нелегко. Столько раненых, больных, убитых, кругом кровь.

– Я сама выбрала эту дорогу. Я не могла стоять в стороне, видя, как мой отец валится с ног от усталости. Конечно, до операций и ухода за ранеными меня не допустили…

– Всё равно, не сомневаюсь, что вы будете первой женщиной-доктором в России.

– Благодарю вас… хотя вряд ли это когда-нибудь будет. А вы, наверное, дослужитесь до генерала?

Он не отрывал взгляда от её лица. Она с ним откровенна. Что ж, он тоже выложит ей самое сокровенное.

– Должен разочаровать вас, сударыня, в мои планы становиться генералом не входит.

– Вот как?

– Бог даст, война закончится, оставлю службу. Хочу поступить на инженерные курсы, строить мосты. У вас, сударыня, есть мечта. У меня, как видите, тоже.

Вокруг продолжался шум: голоса солдат, скрипы повозок. Где-то совсем рядом задымилась походная кухня – донёсся запах солдатской кашицы.

– Скажите, Павел Петрович, – она впервые назвала его по имени-отчеству, – мост через Двину…

– …восстановили солдаты моей роты. Временно, но восстановили.

Ярцев продолжал скрыто наблюдать за ней. Ему показалось, что Кристина хочет сказать что-то важное для неё, близкое сердцу, но не решается. Он не ошибся.

– А вам не хотелось бы вернуться сюда и построить… построить новый мост, большой, каменный?

Вопроса о возможном возвращении он ждал, хотя сам заговорить об этом не решался. И вот случай представился. Но как же ей лучше ответить?

– Если вы, пани Кристина, будете рады моему появлению, то обязательно