Ярцев схватил его холодную ладонь:

– Что вы такое говорите! Какие долги? Нет никаких долгов!

Петушков угасал:

– Вы самый хороший человек, которого я знал, – едва выговорил он, и Ярцев уловил что-то детское в этом немолодом уже умирающем человеке.

Через пару минут всё было кончено.

– Преставился… – тихо молвил Граббе.

Подошёл санитар. Увидев мёртвого, перекрестился и подтянул рогожу, чтобы накрыть лицо.

Пожар отступил. Но едкий дым, гарь всё ещё чувствовались даже здесь, в биваке, на удалении от города. Ярцев сидел на пустом зарядном ящике и задумчиво смотрел перед собой. В нескольких метрах от него горел костёр, у которого грелись офицеры бригады. Негромко разговаривали, вспоминали эпизоды сражения. Это были разговоры победителей, что подтверждал временами раздававшийся весёлый смех.

– Ярцев, что ты там уединился? Давай к нам! – приглашали его.

Он не отвечал, лишь молча отрицательно качал головой. Хотелось побыть одному. Почему? Трудно сказать. С одной стороны, всё хорошо: он наконец-то среди своих, бой выигран, город взят, его пионерная рота выполнила поставленную задачу – под огнём противника наведены два понтонных моста. За это он награждён Георгием и произведён в майоры. А с другой…

Его снова окликнули, снова зовут к костру. Ярцев поднялся и, не обращая внимания на призывы сослуживцев, неторопливо пошёл в обратную сторону, к лесу. День в отличие от предыдущих выдался прохладный, но ясный. Последние листья осыпались с берёз и осин, хороводом кружились на ветру. Птицы клином улетали на юг.

Подняв голову, Ярцев на минуту всмотрелся в далёкое небо. Вспомнилось родовое имение, могила матери, отец… Как он там управляется с хозяйством? А Марфа Андреевна, его достопочтенная супруга, всё ещё надеется выдать свою дочь за него, Ярцева-младшего?

Он неторопливо шагал, шурша осенней листовой, и продолжал размышлять. А что, может, оставить военную службу, жениться? Вернуться домой в Херсонскую губернию, забыть Полоцк, дом Витковских и его обитательницу по имени Кристина, которая мечтает быть первой в России женщиной-врачом? Он, Ярцев Павел Петрович, тоже мечтает стать, только инженером – строить мосты. Забыть Полоцк?.. Нет, не получится. И ещё: нужно одержать победу и закончить войну! Это сейчас главное.

– Замечтались, граф?

Ярцев обернулся. Перед ним стоял полковник Мещерин. К такому вопросу Ярцев не был готов и, находясь в плену раздумий, не нашёл ничего лучшего, как промолчать.

– Поздравляю вас с наградой и повышением в звании.

Ярцев очнулся:

– Покорнейше благодарю, ваше сиятельство.

Мещерин испытывающе посмотрел ему в глаза:

– Похоже, вы не очень-то этому рады?

– Да нет, отчего же, рад.

– Не лукавьте, граф. Перед вами такой же разведчик, как и вы. А разведчик должен уметь читать мысли собеседника.

Ярцев чувствовал, что в нём внутри всё закипает. Но кому излить душу, как не Мещерину, ведь он его непосредственный наставник.

– А не рад я именно потому, что я разведчик.

Мещерин снова задержал взгляд на лице Ярцева:

– Начинаю понимать вас, граф. Но хотелось бы услышать объяснения.

Ярцев обдумывал слова и едва не споткнулся о лежащее поперёк тропы сухое дерево.

– А что тут объяснять? Мои сослуживцы знают, что я был на той стороне. Я ожидал расспросов, но оказалось, что это никому не интересно. Только вам и его сиятельству командующему. Разумеется, обо всех обстоятельствах работы я бы рассказывать не стал, не имею права. Но хоть какой-то интерес они должны были проявлять, ведь я 2 года был в Европе и 3 месяца в Полоцке. А они… если и спросят, то о женщинах… Я представляюсь в их глазах не работником Особенной канцелярии – разведчиком, а каким-то бродячим артистом. А ведь я не один добывал сведения, не один рисковал. Кстати, при возвращении забыл спросить: как мои казаки: Михалыч-Мохов, Луговой? Живы?

– Луговой погиб в стычке с французами. А Мохов ранен в первом сражении за Полоцк. Про Крутова знаю из вашего рапорта.

– Жаль казака, молодой ещё. Так меня выручил… Но я почему-то верю, что он остался жив. Один раз он уже воскрес, когда все его считали мёртвым. Эти трое казаков рисковали жизнями в тылу врага, как и отставной поручик Козинкевич, к сожалению, убиенный, как доктор Витковский и его агенты. Кто-нибудь вспомнит о них? Или ещё… – Ярцев замешкался, смолк, не решаясь говорить дальше, но всё же продолжил: – …Я успел полюбить женщину, которая питала отвращение к французам и ко мне в их мундире. Когда я предстал перед ней русским капитаном, она восприняла это, как переход на службу в другую армию, просто как смену мундира. Я представился, не давая никаких объяснений, надеялся, что она догадается, зачем я надевал мундир французского капитана. Но, увы… Неужели и в дальнейшем офицер, волею судьбы ставший разведчиком, обречён на такое непонимание? Чем он хуже кавалериста, артиллериста или пехотинца?

В эмоциональном порыве Ярцев остановился. Полковник Мещерин последовал его примеру. За те два с лишним месяца, что они не виделись, Мещерин похудел на лицо, морщины заметно прорезали лоб. Ярцев знал, что единственный сын полковника погиб в Смоленском сражении.

Но голос Мещерина не изменился – такой же негромкий, но твёрдый и рассудительный:

– Дорогой Павел Петрович. – Мещерин впервые назвал его так и обнял за плечи. – Вы вопрошаете, в чём отличие офицера разведки от офицера других родов войск? Отвечу со всей прямотой: хороший разведчик стоит целой дивизии, а то и двух. Кавалерист, артиллерист или пехотинец даже при незаурядной храбрости и выучке такого себе позволить не могут. Придёт время и представителей разведки – агентурной разведки – будут оценивать надлежащим образом. К сожалению, сейчас общество к этому не готово. И вы совершенно правы в том, что многие достойные люди – боевые офицеры рассматривают работу разведчика в тылу противника, как какую-то увеселительную прогулку со сменой имени и мундира. К сожалению, это так. Но с другой стороны, вы не имеете права рассказывать о своих деяниях в тылу противника. Вас не расспрашивали сослуживцы – хорошо. Но даже, если такие расспросы будут, вы не