Дом Еремея сгорел, осталась нетронутой только печь, на которой Еремей ещё недавно готовил кашу. Но каменный особняк доктора Витковского огонь пощадил. Лишь чёрный дым, слегка клубясь, выходил из окон. Ярцев, с трудом пробравшись через развалины, останки брошенных пушек и лежащие на земле трупы, остановился в отдалении. Угрюмо смотрел он на дом, который часто посещал. На сердце было неспокойно за Кристину и её отца. Но внутреннее чувство подсказывало, что они живы, потому что доктор Витковский наверняка догадывался, слышал, что будет сражение и заблаговременно эвакуировал свою семью. Вот только куда?

Стоп! Как куда? Скорее всего, в больничную избу!

Ярцев снова с трудом пробрался через развалины и пепелища и быстрым шагом, насколько мог, направился к биваку, который находился за городом.

Спросив у Гогнидзе разрешения отлучиться на полдня, он вскочил на коня и помчался по знакомой дороге в сторону больничной избы.

На обширной территории вокруг больничной избы был разводной госпиталь. В палатках, пропитанных от дождя воском, кипела работа. Там резали, пилили, зашивали. В те времена единственным противошоковым средством была водка, которой поили раненых перед операциями; анестезии и антисептиков медицина ещё не знала. Поэтому всё, происходящее в палатках, сопровождалось душераздирающими криками и стонами. Рядом с палатками в беспорядке стояли аптечные повозки, лазаретные кареты и телеги. В телегах доставляли с поля боя раненых. Многие прибывали в госпиталь со страшными ранами в грудь и живот, с раздробленными костями. Иные даже доставлялись без перевязки. В результате у них возникала гангрена (Антонов огонь), а в ранах заводились черви. Всех мучила жажда.

А на земле… Сколько тел! Сколько потоков крови – лужи крови не иссыхали! Разбитые головы, оторванные руки и ноги. Те, которые несли раненых, все были в крови своих боевых товарищей. Если бы не запах варева, исходящего из большого котла на огне, запах крови чувствовался бы повсюду.

Доктора Витковского Ярцев заметил сразу. Он и штаб-лекарь ходили от одной палатки к другой. Штаб-лекарь, небольшого роста, с крепкими руками, часто жестикулировал, что-то объяснял. Белый халат его был весь в крови.

– Здравствуйте, пан Витковский.

Увидев Ярцева, теперь уже в форме русского офицера, Витковский растерялся. Лишь слабая улыбка появилась на его благородном лице. Казалось, он хотел перенестись в другой мир – далёкий от мира раненых, стонущих и умирающих. Он выглядел очень уставшим.

– Матка боска… – прошептал он и потом уже громче: – Именно таким я вас и представлял.

Штаб-лекарь подозрительно посмотрел на Ярцева, как бы говоря: «Что ты тут хаживаешь, здоровый, с целыми руками и ногами? Шёл бы куда подальше, не мешал работать». Витковский словно понял молчаливый намёк коллеги, хоть он и не относился к нему:

– Мы с вами ещё увидимся, обязательно увидимся. А сейчас, простите великодушно: ни минуты свободного времени.

Ярцев даже не успел представиться, как положено. Но, расставаясь, робко произнёс:

– Пани Кристина…

Витковский кивнул головой в сторону:

– Она в самой дальней палатке.

…Осторожно, с волнением в сердце, вошёл он в небольшую палатку и увидел её. Кристина сидела за складным походным столом и готовила какие-то мази и целительные снадобья. Увидев Ярцева, она поднялась:

– Вы?..

– Честь имею представиться: капитан артиллерии граф Ярцев Павел Петрович.

Ему показалось, что за те дни, которые он её не видел, Кристина похудела на лицо. На ней было узкое чёрное платье и кашемировая шаль серебристого цвета. Из-под капора того же цвета с золотистыми ленточками выбивались пепельного цвета пряди.

– Я вижу, сударыня, вы не рады встрече? – вздохнул Ярцев.

Она выглядела растерянной, и это трудно было скрыть:

– Вы так часто меняете мундир, что я, право, не знаю, на каком языке с вами говорить.

– Буду признателен, если вы отдадите предпочтение русскому.

– Потому что вы перешли на русскую службу?

– Должен заверить вас, сударыня, что я с неё и не уходил.

Он посмотрел ей в глаза: поймёт или не поймёт? И добавил:

– По поводу мундира считаю своим долгом сообщить вам, что я менял его только дважды: с русского на французский и с французского на русский.

– А ещё на гражданский, когда арестовывали вас, – заметила Кристина.

Так это она скрытно смотрела из окна, когда его арестовывал Клеман со своими подручными, вспомнил Ярцев.

– Что ж, пусть будет ещё один мундир, гражданский.

– И вам это нравится?

– Простите, не понял. Что вы имеете в виду?

– …переодеваться, как в театре…

Он смотрел на её волосы, уложенные на пробор, пытался прочитать в глазах её мысли, но находил только усталость. Разве могла она сидеть спокойно, когда её отец валится с ног, оперируя раненых.

В это время в палатку вошли два санитара. В присутствии посторонних она почувствовала себя неловко. И он понял, что надо уходить:

– Не такой, сударыня, я представлял нашу встречу. Что ж, прощайте. Честь имею!

Ярцев вышел из палатки. День, как и предыдущий, сделался достаточно тёплым, солнечным. Золотая осень, пусть с запозданием, но вступала в свои права. «И на что ж ты рассчитывал, Павел Петрович, – разговаривал Ярцев сам с собой, едва не спотыкаясь о лежащие на земле тела. – Если думал, что она бросится тебе на шею, увидев мундир капитана русской армии, так это, как видишь, иллюзия. А то, что ты разведчик, рисковал жизнью, это для неё не больше чем смена мундира… театр…»

Кто-то окликнул его. Ярцев обернулся: перед ним стоял Арнольд Граббе.

– Что вы здесь делаете, барон? Ранены? – спросил Ярцев.

– Пуля для меня ещё не отлита! Я, граф, пришёл проведать Петушкова… вернее, проститься…

– Что с ним?

– Ему ядром оторвало ноги.

Ротмистр Петушков лежал в луже крови, нижняя часть туловища была прикрыта рогожей. Лицо бледное – от потери крови. Увидев товарищей по бригаде, он попытался подняться на локте, но это у него не получилось.

Ярцев быстро шагнул к нему, опустился на одно колено:

– Петушков, милый… как же это…

Истекающий кровью Петушков сделал новую попытку опереться на локте:

– Павел