Правая рука почти не болела. Но на всякий случай я решил посмотреть, как она там поживает, во мхах. Развязал узлы, распутал бечевку, снял верхнюю половину лангеты — и ошалело замер, изумленно глядя на увиденное. Синяков и отека на запястье не было. От ссадин не осталось даже ожидаемых корочек — только чуть заметные полоски кожи более розоватого оттенка. Дырки от клыков сверху и снизу предплечья затянулись полностью, вместо них были кружки новой, глянцево-гладкой кожи со шрамами-звездочками: снаружи, возле локтя, от середины к краям тянулось пять лучей разной длины, и четыре луча на внутренней поверхности, на ладонь ниже того места на сгибе, откуда кровь берут на анализы. Вот это чудеса метаболизма в лесотундре.

К слову о метаболизме — есть не хотелось. Хотелось жрать, побольше и прямо сейчас. Проходя мимо гирлянды с юколой, срезал одну для волка, раз уж он все равно в гостях. Тем более костей там нет, чистый филей, но еще явно сыроватый. Себе достал муксуна, который еще недавно был малосол, а сегодня уже прямо хорошо просолился. И под котелок воды из «правого» ручья смолотил почти все, что оставалось. Серый переминался с лапы на лапу, теряя деликатность на глазах — и был прав: с тушей медведя точно надо было разобраться сегодня.

Процесс разделки медведя по большому счету мало отличался от разделки свиньи, купленной на рынке. Но чтобы к нему приступить, требовалось снять со зверя шкуру, на что ушла уйма времени и матюков во все стороны: на бурого покойника, на криворукого себя и на постоянно совавшего под нож свой холодный мокрый черный нос волка.

К вечеру в лучах закатного солнца на берегу наблюдалась следующая картина: у самого края воды спал абсолютно счастливый волк, нажравшийся медвежатины почти до шарообразного состояния. К озеру он несколько раз подходил, чтобы попить, причем с каждым разом все медленнее, и наконец просто упал набок и отрубился. При этом лапы, оказавшиеся сверху, не касались земли, а торчали параллельно, как ножки у лежачей табуретки — брюхо мешало. На большом камне лежали когти, девятнадцать штук. Один, на левой задней лапе, оказался отломанным под корень. Рядом располагался череп, без шкуры и прочих ушей выглядевший не так представительно, как на живом медведе, но все равно очень внушительно. Вываривать его мне было не в чем, поэтому я думал опустить в озеро, чтоб рыбки объели. Хотя тут такие водятся, что и утащить могут, пожалуй. Отдельно на ровной каменной площадке выставил в ряд четырнадцать пуль, от неопознанных свинцовых охотничьих самоделок до вполне знакомых медных остроносых. В калибрах я не силен, но предположил, что 7,62. Рядом три наконечника от стрел, кажется бронзовых. Настоящие музейные экспонаты, но пребывание в туше зверя сильно подпортило их товарный вид. В общем, стягивая шкуру и обнаруживая все новые шрамы, которые сильно осложняли и без того непростой процесс, я проникался к медведю каким-то необъяснимым почтением. Столько лет, а таскать в себе такую кучу железа. Сама же бурая шуба, в двух местах пробитая оглоблей при жизни и еще с десятком мелких прорезов, полученных в процессе демонтажа, была пересыпана солью и сложена на ветках лиственницы, рядом с рыбной гирляндой. На ту же веревку подвесил и желчный пузырь, который не иначе как чудом удалось вовремя заметить и достать целым. Если все это не сгниет до возвращения — наверняка умельцы из Белой Горы что-то придумают. Будет у Самвела новый коврик.

Прямо на берегу горел костер, в котором на плоском камне шипели полоски мяса. После всех страшилок на инструктаже лакомиться шашлыком или стейками как-то не хотелось. Суровый дядя говорил, что медвежатину надо сутки вымачивать в проточной воде, а потом варить часов шесть, а лучше восемь. Но я в этом путешествии только и делал, что нарушал правила и находил неприятности, поэтому решил просто получше прожарить. За медитативным переворачиванием мяса и подбрасыванием в огонь веток думал о шамане. Версий было много, и одна другой загадочнее. Вплоть до того, что ветром мне прямо в чай надуло какой-нибудь местной пыльцы или грибных спор. Это хоть как-то объясняло бы полеты в космос. Тем более, что никаких других проявлений старика с лицом в саже в течение дня не было. Правда, не было и уверенности в том, что день прошел всего один. Словом, вопросов опять накопилось с запасом. Поэтому я решил последовать народной мудрости — «Если не знаешь, что делать, надо поесть и выспаться». Посмотрел на спящего волка и решил не будить. Хорошо ему — уже сытый и спит, и ни вопросов, ни сомнений.

Пока мыл руки и нож — насобирал на дне у берега пару горстей круглых камешков. Засыпал в нижний паз, по которому двигалась дверь. И вправду стала значительно проще открываться! А так, без руки и со сломанными ребрами, пожалуй, не попал бы в дом, пришлось бы на пороге спать, или под деревом. Потому что на «балкон» по веревке я бы тоже не залез.

Что там треснуло вчера в очаге — так и не понял. Снаружи он был целый, каждый камень на своем месте, а глина полностью высохла. Ну, то есть где-то внутри она наверняка еще могла оставаться сыроватой, но снаружи — полный порядок. Я запалил еще несколько веточек, больше для света, чем для тепла. Ну и чтобы камни не остывали резко, а глина сохла и дальше. Придирчиво осмотрел свой наряд гусеницы-маньяка: на мне по-прежнему был намотан спальник, перетянутый веревкой, и разделка медвежьей туши на пользу ему не пошла. Видок был тот еще, откровенно говоря. Но снимать пока не стал. Накидал на нары мха посуше, накрыл сверху курткой и осторожно лег. Несмотря на опасения, держалось все: и нары, и мох, и ребра. Ну и замечательно.

Сон навалился внезапно: вроде только что вслушивался в потрескивание веток в камельке, и тут раз — и оказался на вершине горы. Прямо передо мной было озеро. На его берегу, там, где то ли втекала, то ли вытекала укрытая смыкающимися наверху деревьями речка, торчали три столба, между которыми криво стоял гроб. Почти вертикально и на торце, а не как полагается. Рядом сидел шаман. Подойдя ближе, судя по рисункам, вырезанным на крепкой еще, хотя и дочерна потемневшей крышке, стало понятно — домовина была