Шрифт:
Закладка:
Очевидно, запрос А.Ф. был вызван тем, что в Царском почувствовали себя неспокойно170. До получения телеграммы Голицына Царь никакого беспокойства за семью не испытывал и не думал ускорять свой отъезд из Могилева, заранее еще назначенный на 2 ч. 30 м. 28 февраля. В телеграмме, отправленной в Царское в 7 час. вечера, Ник. Алекс., подтверждая часы своего отъезда, сообщал: «Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода в город. Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены». Телеграмма была послана в ответ на полученное от жены письмо, написанное днем 20-го и не заключавшее в себе ничего особо тревожного. Оно столь характерно для момента, когда династия переживала свой «двенадцатый час», что его следует процитировать. Со слов принятого А.Ф. таврического губернатора Бойсмана, она писала: «Рассказывал мне много о беспорядках в городе (я думаю, больше 200 000 человек). Он находит, что просто не умеют поддержать порядка. Но я писала об этом уже вчера, прости – я глупенькая. Необходимо ввести карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране), ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны и получают достаточно. У нас же – идиоты… Один бедный жандармский офицер был убит толпой и еще несколько человек. Вся беда в этой зевающей публике, хорошо одетых людей, раненых солдат, курсисток и пр., которые подстрекают других. Лили заговорила с извозчиком, чтобы узнать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и заявили, что если они выедут утром, то в них будут стрелять. Такие испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, что не похоже на 95 (надо понимать 1905), потому что все обожают тебя и только хотят хлеба».
Первая половина письма была написана в утренние часы, в 31/2 час. дня А.Ф. докладывала: «В городе дела вчера были плохи. Произведены аресты 120—130 человек. Главные вожаки и Лелянов привлечены к ответственности за речи в Гор. Думе. Министры и некоторые правые члены Думы совещались вчера вечером (Калинин писал в 4 часа утра) о принятии строгих мер171, и все они надеются, что завтра все будет спокойно. Те хотели строить баррикады… Но мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко, и я ощущаю такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле! Он умер, чтобы спасти нас…»
Письмо это, конечно, не могло содействовать уступчивости Царя. 27-го настроения в Царском сделались более пессимистичными. Блок приводит три телеграммы, направленные А. Ф. в этот день172. В 11 час. 12 мин. дня: «Революция вчера приняла ужасающие размеры… Известия хуже, чем когда бы то ни было»; в 1 час 3 мин.: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции»; в 9 ч. 50 м.: «Лили провела у нас день и ночь – не было ни колясок, ни моторов. Окружной суд горит». Очевидно, телеграммы до Царя уже не доходили, ибо невероятно, чтобы Царь не поторопился бы с отъездом и так спокойно телеграфировал в Царское в 7 час. вечера173.
После запроса Бенкендорфа Царь решил немедленно ехать в Царское. В 9 час. вечера, рассказывает Лукомский, пришел ген. Воейков и сказал, что «Государь приказал немедленно подать литерные поезда», так как он «хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское» – «не позже 11 час. вечера». Лукомский указал, что отправить поезда раньше 6 час. утра невозможно по техническим условиям. «Затем я сказал ген. Воейкову, что решение Государя ехать в Ц. С. может повести к катастрофическим последствиям… что связь между Штабом и Государем будет потеряна, если произойдет задержка в пути, что мы ничего определенного не знаем, что делается в Петрограде и Царском Селе». Воейков ответил, что «принятого решения Государь не отменит». Тогда Лукомский пошел к Алексееву, который «собирался лечь спать». «Я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село… Если Государь не желает идти ни на какие уступки, то я понял бы, если бы он решил немедленно ехать в Особую армию (в нее входили все гвардейские части), на которую можно вполне положиться, но ехать в Царское Село – это может закончиться катастрофой. Ген. Алексеев пошел к Государю. Пробыв у Государя довольно долго, вернувшись, сказал, что Е. В. страшно беспокоится за Императрицу и за детей и решил ехать в Царское Село». Другой свидетель, полк. Пронин, расскажет совсем по-другому: «Слава Богу, Государь не уезжает, остается, – радостно сообщил нам ген. Алексеев, возвратившись из царского помещения». По словам Пронина, Алексеев будто бы еще днем убедил Царя остаться в Могилеве – так, по крайней мере, «передавали из дворца». Версию эту подтвердил в воспоминаниях и дворцовый комендант, рассказывающий, что после вторичной телеграммы Родзянко Царь решил остаться в Могилеве. Однако документ выше приведенный – лента вечернего разговора, т.е. около 11 час., ген. Алексеева с вел. кн. Михаилом, довольно решительно опровергает и Лукомского, и Пронина, и Воейкова. Алексеев определенно говорил вел. кн.: «Завтра Государь Император выезжает в Ц. С.». Что значит это «завтра»? Очевидно, что речь идет об отъезде, назначенном в 2 ч. 30 мин. дня, ибо нач. штаба добавляет: «Завтра при утреннем докладе еще раз доложу Е. И. В. желательность теперь же принять некоторые меры, так как вполне сознаю, что в таких положениях упущенное время бывает невознаградимо». Следовательно, Алексеев не знал еще, что Царь решил ускорить свой отъезд – даже после доклада Царю о беседе с вел. кн. (Алексеев о своем «утреннем докладе» упомянул вел. кн. уже после разговора с Царем). Из этого следует и то, что до вечера никаких изменений в принятом раньше решении об отъезде не было сделано и что никаких колебаний в этом отношении не было.
В своем дневнике по окончании дня Царь записал: «Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия. После обеда решил ехать в Царское Село и в час ночи перебрался в поезд». Не исключена, конечно, возможность, что Алексеев после разговора с вел. кн. М.А., который признавал
