Думе 25-го, где обсуждался продовольственный вопрос, при нервно-повышенном настроении присутствующей публики член Гос. Думы Скобелев патетически клеймил правительство, которое «борется с продовольственным кризисом путем расстрела едоков…» «Это правительство, – говорил думский с. д. депутат при бурных аплодисментах, – надо заклеймить, оно требует возмездия… Правительство, проливающее кровь невинных, должно уйти»181. Если одни из ораторов на собрании призывали в виде протеста выйти на улицу, другие требовали «предупредить эксцессы». Шингарев сообщил, что председатель Гос. Думы уже обратился к главе правительства с просьбой или требованием, чтобы «стрельба в народ завтра не повторялась». Родзянко непосредственно обращался к командующему войсками. «В. Пр., зачем стреляете, зачем эта кровь», – передавал Хабалов в показаниях перед Чр. Сл. Ком. эту беседу 26-го… «Я говорю: “В. Пр., я не менее вашего скорблю, что приходится прибегать к этому, но сила вещей заставляет это делать”. – “Какая сила вещей?” Я говорю: “Раз идет нападение на войска, то войска – волей и неволей – не могут быть мишенью, они то же самое должны действовать орудием”. – «Да где же, – говорит, – нападение на войска?» Я перечисляю эти случаи. Называю случай с гранатой, брошенной на Невском… “Помилуйте, – говорит, – городовой бросил!” – “Господь с вами! какой смысл городовому бросать?”» Звонил Родзянко и военному министру: нельзя ли эту толпу рассредоточить, вызвать пожарных, чтобы они поливали водою. Беляев снесся с Хабаловым, который ответил, что «есть распоряжение, что пожарные команды никаким образом не могут быть вызываемы на прекращение беспорядков, а кроме того, вообще говоря, существует точка зрения, что окачивание водой всегда приводит к обратному действию, именно потому, что возбуждает». Нельзя объяснить только «недосмотром» рядовое явление, отмечаемое для правительственной системы подавления февральских уличных беспорядков – то казацкие сотни выезжали без нагаек, то у полиции не хватало патронов, то солдатские пикеты оказывались с незаряженными ружьями. Это было даже в понедельник 27-го, когда толпа на Петербургской стороне в 5 час. дня пыталась нерешительно прорвать цепь гренадер – солдаты говорили Пешехонову: «Пусть идут… Мы не будем препятствовать». «И ружья у нас не заряжены». Здесь была миролюбивая толпа. На Выборгской стороне, на Сампсониевском пр. перед деревянными бараками казарм запасного самокатного батальона настроение было иное. Здесь солдаты, принадлежавшие к «мелкобуржуазным элементам населения» (поверим этому!), оказывали сопротивление народному напору. Командир батальона полк. Балкашин пытался «уладить все мирным порядком» и «воздержаться от открытия огня». В критический момент у начальника боевой пулеметной части, непосредственно оборонявшей казармы, не оказалось патронов…

Начиналась революция, и сила влияния была не у тех, кто искал компромисса, а у тех, кто подобно Керенскому, на совещании Городской Думы 25-го, предостерегал от «дара данайцев». События в воскресенье 25-го приняли более грозный характер. Войска на Невском действовали активнее, чем в предшествовавшие дни. Были убитые и раненые. По сведениям командующего войсками, таковых насчитывалось 40. Сведения преуменьшены – известное количество раненых толпа всегда уносит с собой. Возможно. Однако один из непосредственных участников уличного движения тех дней, рабочий Кондратьев, член большевистской партии, не проявляет тенденции оспаривать официальные цифры – он их даже уменьшает. Мемуарист, не следящий строго за своим словом, с легкостью скажет, что пехота 26-го «довела ружейный огонь до огромной интенсивности. Невский, покрытый трупами невинных, ни к чему не причастных людей, был очищен» (таково утверждение Суханова. По воспоминаниям Керенского, толпу на Невском, как и в других кварталах, расстреливали уже 25-го). Но плохо выполнит свою функцию историка революции тот, кто в угоду своему революционному чувствованию (или механически повторяя публицистические приемы политической борьбы современников революционных дней) воспроизведет ходячую молву того времени, исчислявшую жертвы воскресенья 26-го «тысячами». На страницах работы Чернова можно найти описание того, как 26-го на кишащем людьми широчайшем Невском проспекте ружейный огонь был доведен до огромной интенсивности, и мостовая усеяна телами безоружных – в том числе стариков, женщин и детей. Только издали, в атмосфере заграничного неведения можно было еще говорить о «неделе кровавых битв рабочих», как писал Ленин в середине марта. Гипербола в исследовании будет исторической фантастикой.

При «рождении революционной России» народная толпа в изображении Чернова «в течение более недели обстреливалась пулеметами городовых с вышек и чердаков и ружейными залпами солдатских цепей, разгонялась ударами сабель и нагаек конной полиции». Действительность была несколько иной. В изображении рабочего Кондратьева 26-го на Невском лишь «небольшая группа студентов и рабочих» пыталась устроить демонстрацию. После разгона ее «уже не было никаких попыток уличных выступлений» – на Невском «была пустота» и только «на панели ходили вооруженные патрули и разъезжала конница». Очевидцы, наблюдающие небольшой сектор действия, склонны обобщать. По официальным сведениям полиции (их ген. Мартынов заимствовал из материалов Чр. Сл. Ком.), стрельба была на Невском пр. в воскресенье в четырех местах, и число жертв было больше, нежели указывали, с одной стороны, Хабалов, с другой – Кондратьев. Но и эта поправка не может изменить общей картины. Столица местами действительно напоминала собой «боевой лагерь»: «всюду патрули, заставы, разъезды, конница» – описывали позднее советские «Известия» 8 марта боевые дни. Из этого описания современники-мемуаристы и заимствовали свои сведения об «усиленных расстрелах» 25-го и 26-го, о залпах «из невидимых засад», о пулеметах, расставленных «на колокольнях, в верхних этажах домов, на вокзалах и пр.». В действительности произошло то, что предсказывал ген. Рузский и что предусмотреть никто не может, когда случай бросает искру на пороховую бочку. В момент, когда в руководящих подпольных кругах казалось, что «правительство победило», когда, как мы видели, раздавались уже скептические голоса и начинались колебания, тогда именно стихийное уличное движение перебросилось в армию…182

Военный бунт превратил уличные беспорядки в торжествующую революцию. Поворот в массовой психологии совершила стрельба в народ 26-го. На этой почве произошло выступление волынцев, увлекших за собой часть Преображенского и Литовского полков. Снежный ком вызвал лавину: «Если войска станут на сторону забастовщиков, – предостерегающе докладывало Охранное отделение, – ничто не спасет от революционного переворота». Один из осведомителей Охр. отд. доносил еще 25-го по начальству, что если беспорядки не будут подавлены, то «к понедельнику» (т.е. 27-му) возможно ждать сооружения баррикад. Победу революции предопределило не бездействие власти – не то, по выражению состоявшего при командующем войсками ген. Перцова (в показании следователю), «событиям был предоставлен как бы естественный ход». Не будем слишком обольщаться показаниями современника – рабочего провокатора Шурканова, доносившего по начальству 26 февраля: «Так как воинские части не препятствовали толпе… то массы получили уверенность в своей безнаказанности и ныне после двух дней беспрепятственного хождения