Хозяйка кибитки одной рукой качала новорожденного младенца, а другой помешивала рис, варившийся в отдельном котелке. Проводник с Назаром у порога омывали в снегу руки и ноги. Шурин в сотый раз информировал меня о том, что его лошадь, это не просто лошадь, и что все остальные представители ее рода по сравнению с ней – жалкие мулы. Остановился он, только когда хозяйка объявила о готовности мяса и начале пира.

Мне вручили небольшой тазик с порцией жеребятины и риса. Остальные участники празднества, воззвав к Аллаху с просьбой о благословении, уселись на корточки вокруг котла и запустили руки в булькающее варево, которое стало быстро исчезать у них в глотках. Какой-нибудь фокусник или факир на сельской ярмарке может, конечно, глотать огонь или сабли, а то и кочергу с кинжалами, но усади его поедать лошадь напротив шурина моего проводника – и у него не будет ни малейшего шанса. Когда казан опустел во второй раз, я решил, что на этом едоки успокоятся. Но не тут-то было, поскольку все здесь пытались переесть друг друга. Пояса и широкие кушаки на своих чреслах они давно распустили, а Назар, вознамерившийся откушать не только за себя, но и за своего хозяина, распухал буквально у меня на глазах, задыхаясь при этом, когда пытался сказать что-нибудь.

Переедание, похоже, затрудняет человеку речь почти в той же мере, что излишества в алкоголе, во всяком случае сдавленные грубые звуки, издаваемые киргизскими мужчинами, сильно раздражали мой слух на фоне чистых голосов женщин и девушек, которые не смели вкушать пищу одновременно со своими повелителями, стоя в сторонке и выбирая для них самые вкусные кусочки.

Проводник, желавший в лице Назара почтить меня, по временам выхватывал из котла кусок пожирнее. Затем, держа лакомство на вытянутой руке, с тем чтобы остальные в точности уяснили себе его намерение, он медленно помещал это мясо Назару в рот, а татарин проглатывал полусырую плоть, практически не жуя, и всем становилось понятно, как высоко он ценит подобную любезность.

Я надеялся, что праздник этим закончится, однако участники пира явно не собирались расходиться. Обжорство продолжалось всю ночь и даже утром, когда стало понятно, как сильно заблуждался мой слуга в своих суждениях, поскольку к завтраку от лошади ничего не осталось.

Все утро на длинных и узких повозках с огромными колесами в аул подвозили траву для кормления скота. Несколько высоких деревьев, впервые увиденные нами с момента отъезда из Казалинска, радовали глаз, уставший от однообразия снежной равнины и невысоких кустов. Рядом с кибиткой в загончике хранился большой запас сена, заготовленного моим проводником на случай внезапной оттепели.

Вскоре он известил меня о невозможности посетить Хиву без предварительного разрешения от хана, сказав, что сначала надо написать прошение на его имя, а потом ждать пропуск на вход в город. Это известие застало меня врасплох. Прежде я полагал, что от меня требуется лишь доехать до ханской столицы, разбить лагерь у ее стен и потом каждый день ездить, исследуя все заслуживающее внимания. Однако, согласно словам проводника, даже этого нельзя было сделать без разрешения.

Я пребывал в недоумении, не зная, на каком языке обратиться к хану. Слуга мой татарской письменностью не владел, а на арабском письмо отправлять не хотелось из опасения, как бы ненароком не упустить требуемые восточным этикетом в таком случае формы велеречивости. Назар наконец предложил обратиться к мулле, который мог написать письмо на татарском. Порасспросив проводника, он послал за одним ученым человеком, способным, как он сказал, писать прекрасные вещи, – столь нежные и сладостные, что они напоминали далекое блеяние овечек.

В итоге искомый писарь прибыл. Он оказался высоким угловатым мужчиной с одним плечом выше другого и в халате, носившем признаки того, что изначально данное одеяние задумывалось для человека гораздо меньшего роста, чем нынешний его владелец. Его длинные руки торчали из рукавов, выставляя на всеобщее обозрение голые предплечья. В кибитку он вошел с весьма важным видом, а все присутствующие встали из глубокого почтения к человеку, у которого «там», как отметил проводник, указывая на свою собственную голову, было побольше, чем во всех лбах жителей аула, вместе взятых.

Мулла принес чернильницу, сделанную из бычьего рога. Чернила оказались весьма густыми. Сверху и снизу к рогу крепились деревянные подставки, на которых чернильница могла стоять. Присев рядом со мной на корточки, мулла развернул лист бумаги, вынул из рога затычку и достал из кармана длинное стило, сделанное из тростника и служившее ему вместо ручки.

В кибитке воцарилась мертвая тишина. Домочадцы, казалось, перестали дышать, благоговейно следя за приготовлениями муллы. Письма в этом селении писались явно не каждый день; а человек, способный заставить кусок бумаги говорить – таково всеобщее определение письменности у диких народов, – воспринимался здесь как чудо и светоч науки.

Один лишь мой проводник не выглядел впечатленным. Разве не бывал он в Казалинске? И не видел там, как пишут чиновники?

– Подумаешь! У русских такое даже солдаты умеют! – негромко сказав это Назару, он развернул небольшой сверток, взял оттуда понюшку, насыпал себе на кулак и с видом превеликого наслаждения втянул ее ноздрями.

– Как мне написать? – вопросил мулла. – Какой у вас чин?

– Звание упоминать не нужно, – ответил я. – Обойдемся без этого.

– Нет, – покачал головой мулла. – Чин указать надо обязательно. Вы ведь polkovnik?

– Нет, пока только kapitan.

Услышав это, мулла поковырял своей письменной принадлежностью в ухе, а затем, повернувшись к Назару, что-то сказал.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– Ну… В общем, «капитан» не пойдет. В Хиве не сильно уважают капитанов. Звучит как татарское слово «кабтан» и насчет звания ничего хивинцам не скажет. Лучше написать «полковник».

Мулла тем временем закончил сочинять витиеватую эпистолу. Назар сообщил, что она прекрасна, а все остальные домочадцы выразили восхищение композицией. Тем не менее там все-таки фигурировало слово «полковник», и мулла, абсолютно довольный своим произведением, никак не соглашался его убирать. Расплатившись парой серебряных монет с ученым малым, я решил самостоятельно написать хану, причем на русском, так как знал от проводника, что в городе живут два-три татарина, способные перевести с этого языка.

Я написал следующее:

«Английский джентльмен, путешествующий по Средней Азии, запрашивает разрешения у Его Величества Хана посетить его великолепную столицу».

– Так совсем не пойдет, – печально сказал Назар. – Чин не указан. Почему вы не называете себя полковником? Нас там встретят как оборванцев.

И малый мой с