вымолвил он. — Вы, наверное, помните грозу в начале июня? Шла, по-видимому, точно такая же, но нам удалось рассеять ее. Если только она рассеялась действительно от наших усилий. Я ведь, Николай Александрович, не метеоролог, не специалист. Мне, к несчастью, приходится верить тому, что докладывают… — Он поскреб плоским ногтем какую-то точечку на стекле, а затем повернулся и сел на выпирающую батарею. — Николай Александрович, у меня к вам имеется один вопрос. Только я умоляю вас: отвечайте без экивоков. Этот город погибнет? Скажите: да или нет?

Я сказал осторожно:

— Информация, которая к нам поступает…

Но лицо генерала вдруг сморщилось, точно изюм. И он стукнул сухим кулачком по трубе батареи.

— Я вас спрашиваю не об этом! А — «да» или «нет»?!..

— Да! — ответил я без каких-либо колебаний. Потому что он все-таки вывел меня из себя. И я выкрикнул то, что скопилось внутри за последнее время. — Да! Погибнет! И скоро! Его не спасти!..

И, слегка ошалев, вдруг увидел, что генерал Сечко согласно кивает.

— Вот и я так считаю — в отличие от всех остальных. Как и вы, я не знаю, что именно здесь происходит. Впрочем, этого, наверное, не знает никто. Но пытаться спасти — это значит затягивать мучительную агонию…

Он щелчком сбил пушинку с мундира и замолчал. Он был — серый, уставший, больной, постаревший, бессильный. Не сотрудник госбезопасности, а — пожилой человек, измочаленный жизнью, работой и прочими тяготами.

Я спросил:

— Извините, а что думает президент?

Генерал-лейтенант почему-то нехорошо оживился. И с тяжелой насмешливостью посмотрел на меня.

— Президент? Президент, как всегда, озабочен лишь благом народа. — А поскольку увидел, что до меня не доходит подтекст, то добавил все с той же тяжелой разящей насмешливостью, от которой у меня мурашки пошли по спине.

— Город, знаете ли, какой-то очень уж беспокойный. Есть в нем, знаете ли, какой-то этакий дух… Город трех революций, ну и — тому подобное. А детали, я думаю, вам объяснять ни к чему… В общем, принимаются все необходимые меры…

Генерал-лейтенант Сечко опять замолчал и уставился на заколотившуюся телефонную трубку, но когда я машинально потянулся, чтоб снять ее, он сипящим командным голосом каркнул:

— Не трогать!

И ладонь моя, вздрогнув, застыла на полпути. Жало смерти коснулось меня в этом голосе.

На секунду.

— Не трогать! — повторил генерал Сечко.

Я сейчас же услышал беспорядочные тупые выстрелы. Надвигались они стремительно, как волна. И вдруг мощный фугасный удар поколебал все здание. Заскрипела, качаясь, пластмассовая люстра на потолке. Разорвалось, по-видимому, где-то неподалеку. Быстро, точно беснуясь, засепетил пулемет. Расплескались истошные крики во внутреннем дворике. И вторично, как сумасшедший, задребезжал телефон. И опять генерал-лейтенант Сечко приказал мне:

— Не трогать!..

Он уже оказался у двери, распластанный по стене, стоя так, чтоб остаться укрытым, если в комнату кто-то ворвется, и в руке его, тоже прижатой, чернел пистолет.

Он цедил сквозь мышиные зубы:

— Не понимаю… Почему раньше срока? Это — боевики… Подготовка едва началась. Значит — дезинформация… — И вдруг колко, пронзительно, больно воткнул в меня иглы зрачков. — «Время икс»! На кого вы работаете, Николай Александрович?..

Жуть внезапной догадки, как молния, поразила меня:

— То есть, все-таки автомат на стройплощадке прослушивается?

— Ну а вы как хотели бы? — сказал генерал Сечко. Передернул затвор и ослабил натянутость галстука. — Ладно. К черту. Забудьте. Пустой разговор… Я вам верю. Вас просто используют втемную. — Он прильнул жестким ухом к облупленному косяку. — Но — везет! Взрыв слыхали? Это — у меня в кабинете… Задержись я еще хотя бы на пятнадцать минут… — Неожиданно он просиял страшноватой счастливой улыбкой. — Как ни странно, но очень хочется жить… — И внезапно рванул на себя ручку двери. — Выходим!..

В коридоре была оглушающая пустота. Окна, стены, линолеум, стекла табличек. Пахло дымом, и страхом, и, кажется, чем-то еще. И катился по лестницам — вверх или вниз — бурный топот.

А у входа в столовую комочком лежал человек. Я узнал его: Костя Плужников, из Третьего сектора. Он был бледен, как мел, и колени — подтянуты к животу, а сквозь скрюченность пальцев текла красноватая жидкость. И он тихо постанывал: Больно… Ребята… За что?..

Вдруг вокруг стало тесно от множества возбужденных военных. Все кричали, толкались — докладывая генералу Сечко. А один из майоров почему-то непрерывно сморкался. И какие-то парни в комбинезонах раскинулись на полу.

Как я понял, налет был отбит и — довольно успешно.

Я сказал:

— Костя, Костя, не надо, не умирай… Подожди, будет врач, сейчас тебя перевяжут… Я прошу тебя, Костя, немножечко потерпи…

Но зрачки у него медленно заворачивались под веки. И разглаживалось только что наморщиненное лицо.

Генерал-лейтенант помахал мне рукой:

— Николай Александрович!.. Где вы там, не задерживайтесь по пустякам… — И вдруг крикнул визгливым фальцетом. — Вы что — не слышите?!..

При налете погибли четверо террористов, и еще один, тяжело раненный, скончался по дороге в больницу. Также погибли двое работников горисполкома. Из военной охраны никто не пострадал. Было следствие. Кажется, кого-то арестовали. Впрочем, толком я, разумеется, ничего не знал. К счастью, следствие меня практически не затронуло. Лишь через два дня я обнаружил у себя в почтовом ящике сложенный вчетверо узкий бумажный листочек, на котором синим карандашом было написано одно только слово: «Предатель». Листочек я скомкал и выбросил. Помнится, я тогда не испытывал ничего, кроме вялого раздражения. Я не то, чтобы не верил в угрозы, исходящие откуда-то из путаницы конспиративных квартир — в угрозы я как раз верил — но, по-видимому, наступило определенное пресыщение. Опасностей в моей жизни было слишком много, и сознание попросту уже не реагировало на них. А к тому же именно в эти дни начались события, которые заслонили собою все остальное. Позже они были названы «Эвакуацией». Я довольно-таки хорошо помню это время.

Кажется, это была середина недели, четверг. Я каким-то непонятным образом оказался на Невском проспекте. Помнится, у меня обнаружилось несколько свободных часов: я потерянно плелся вдоль арок Гостиного по направлению к Адмиралтейству. День был душный, парной — скучный солнечный день. Небо было затянуто зыбкой облачной дымкой. Загорелись склады на Обводном, но тогда я еще об этом не знал. Правда, запах горелого ощущался в воздухе достаточно сильно. И на стеклах витрин нарастала слоистая пыль. Всюду валялся затоптанный мелкий мусор, бумажки. Людей было мало. Я прямо-таки поражался, насколько мало людей. Вероятно, многие уже перебрались в новостройки. Потому что эпидемия захватывала прежде всего исторический центр. (Если только эпидемия и в