колючая проволока Карантина. Впрочем, даже за проволоку Карантина я, по всей вероятности, не попаду. Представляется удобный случай избавиться от члена Комиссии. Не воспользоваться таким случаем может только круглый дурак. — Закурить у тебя не найдется? — неожиданно спросила Маргарита. — Очень хочется закурить, ведь — в последний раз… Боже мой, жизнь прошла и — ничего не осталось… Кто мог думать, что все закончится именно так?.. — К сожалению, я не мог ей сказать ничего утешительного. Потому что действительно все заканчивалось именно так. Сквозь чугунную вязь парапета я видел, что сквер постепенно пустеет. Группа гипсовых статуй, повинуясь команде, ушла — сконцентрировавшись на углу, где стояли фургоны — их раскрытые дверцы глотали одного за другим, а по скверу, опять же как статуи, двинулись цепью солдаты, автоматы — у бедер, береты, комбинезоны, ремни, впереди — две овчарки, повизгивающие от возбуждения. Им до нас оставалось, наверное, метров сто пятьдесят. Метров сто пятьдесят — две минуты прогулочным шагом. Я почувствовал в сердце какую-то космическую тоску. Черный замерший город вдруг распахнулся передо мною. Крыши, улицы, площади, реки, бульвары, мосты. Фонари, переулки, дворы, подворотни, каналы. Я смотрел на все это, как будто со стороны: сквер, солдаты и два человечка на мелких ступеньках. И смертельная жгучая боль, что застряла в камнях. Умирание улиц, бульваров, дворцов, площадей и каналов — фонарей, переулков, дворов, подворотен, мостов. Небо — в темных провалах. Дома — из холодного пепла. И — болотная зыбкость сырой и зовущей земли. Цепь солдат неуклонно, как смерть, приближалась. И меж ними и мной нарастала вселенская боль. Маргарита, раскачиваясь, шептала что-то невнятное. Я чуть-чуть наклонился, чтоб лучше ее рассмотреть. Вдруг взорвались до неба какие-то дикие крики. Треском сучьев в костре поднялась беспорядочная пальба. Я увидел, что цепь автоматчиков мнется и пятится. И что многие падают — наземь, закрывшись руками, ничком. Потому что из неба над сквером вдруг выплыло нечто огромное. Нечто как бы из бронзы — просвечивающей насквозь. От Торговых рядов до Канала простерлись его очертания. Плотный медленный ветер дыханьем прошел по кустам. Сладкой жутью пахнуло от догнивающих водорослей. Губы Зверя разжались, чтоб — что-то сказать. И вдруг лопнул асфальт — зазмеив угловатые трещины…

Хуже всего было то, что ничего не изменилось. Это, видимо, в природе человека: привыкать ко всему. Ночью была сделана попытка вырваться из Карантина. По официальным сведениям бежало около пятнадцати человек. Им каким-то образом удалось поджечь стоящие на периферии Карантина казармы, и, пока внимание всей охраны было привлечено к коричнево-черным клубам, группа выбралась за четыре ряда колючей проволоки: был, оказывается, заранее сделан подкоп. Автоматика на контрольной полосе почему-то начисто не сработала. (Впрочем, лично я не уверен, что какая-либо автоматика там вообще была). Сразу же за границей Карантина группа разделилась на две половины. Восемь человек попытались пересечь Московский проспект, здесь их обнаружили и быстро прижали к Обводному, двое членов группы погибли, попав под автоматный огонь, остальные же сдались — как только им предложили. Честно говоря, я не могу за это их осуждать. Вторая же группа поступила несколько необычно. Состояла она также примерно — из семи-восьми человек — неожиданно двинувшихся прямо по Черным Топям. (То есть, через болото, лежащее за Новодевичьим монастырем). Эти Топи имели очень недобрую славу, потому что над ними все время качался зеленоватый туман, сквозь который лишь иногда проступали озерца — с совершенно мазутной, блестящей и жирной водой, окруженной скрежещущим венчиком твердой осоки. Ровно в полночь вставал из тумана отчетливый рык, а за ним — чрезвычайно тяжелые вздохи и плески. Словно плавал в трясине какой-то невидимый бронтозавр. Говорили, что в этом болоте исчезло подразделение автоматчиков. Взвод, наряженный за беглецами, отказался туда идти — несмотря на команды, угрозы и льстивые обещания. Есть, по-видимому, такое, чего боится даже «спецназ». В общем, жахнули по туману тяжелыми пулеметами, да звено вертолетов проутюжило этот район. Предполагалось, что все члены группы погибли. На другую сторону, во всяком случае, не выбрался ни один. Подробности мне сообщила Леля Морошина. Я пришел на работу — мрачный, невыспавшийся и больной. Дело в том, что болото перед нашим домом все разрасталось, тухлая коричневая жижа доходила уже до самых дверей, этой ночью она неожиданно хлынула через порог в подвалы, произошло замыкание некоторых электрических цепей, собственно, пожара, как такового, не было, провода отвалились и сразу же перестали гореть, начавший было дымить щиток потушили довольно быстро, но теперь районная подстанция грозилась отключить весь дом. Это было бы чрезвычайно неприятно. Где-то около месяца мы жили совсем без воды — я ходил на улицу, с ведрами, к временной разливной колонке. Но без водопровода, как выяснилось, еще можно было существовать. Без водопровода сейчас обходилась, наверное, половина города. А вот без электричества все будет гораздо сложней. Мне тогда, скорее всего, придется менять квартиру. То есть, сразу же потребуется какое-то временное жилье. Это значит, что — обращаться в военную комендатуру. Генерал-лейтенант Харлампиев и генерал-лейтенант Сечко. Меня очень угнетала необходимость обращаться к генерал-лейтенанту Харлампиеву.

В общем, в таком вялом и раздражительном настроении я притащился в горисполком и шагал, неохотно отвечая на приветствия встречных. Или даже не отвечая, потому что незачем было отвечать. Одновременно я замечал, что встречных в этом секторе становится все меньше и меньше. Наша Комиссия явно сходила на нет. Впрочем, удивляться этому не приходилось. Каждые два-три дня из ее состава кто-нибудь исчезал, и узнать о судьбе очередного исчезнувшего не представлялось возможным. Вероятно, скоро очередь дойдет и до меня.

Я уже сворачивал в тупичок, где немного на отшибе располагались кабинеты Экологической группы, когда с площадки, ведущей на черный ход, из приоткрытых дверей меня осторожно окликнули. Там стояла Леля Морошина и, как заведенная, подносила сигарету ко рту — не затягиваясь, пыхая мелкими клубочками дыма.

— Покурим, — предложила она.

— Покурим, — ответил я, немедленно насторожившись. — Только ты же прекрасно знаешь, что я не курю.

— Не имеет значения, — быстро сказала Леля. — Сделай вид, это — на пару минут.

Чуть ли не насильно сунула мне сигарету и щелкнула зажигалкой. А потом спустилась до половины пролета и посмотрела вниз. Вероятно, внизу все было спокойно, потому что она поднялась обратно и стала вплотную ко мне. Губы и глаза у нее были сильно накрашены.

— Слышал? — спросила она.

— Слышал, — сказал я.

— Ну так ты еще далеко не все слышал, — сказала Леля Морошина. — Трое из этого Карантина все-таки как-то ушли. Одного из