по большим столицам Европы. Государственные займы и сложные биржевые операции дома Ротшильдов привлекали тысячи мелких и крупных агентов из провинции в Париж. В этом огромном финансо­вом аппарате личность стиралась, кредитор не стоял уже лицом к лицу с должником, как прежде в Эльзасе, и, следовательно, сокра­щался непосредственный экономический антагонизм. Однако юдо­фобия не исчезла, а только приняла другую форму: весь одиум был направлен на «дом Ротшильдов», на «короля Ротшильда I», как име­новали в памфлетах парижского банкира Джемса. А между тем этот тщеславный финансист, гордившийся своим титулом барона и свя­зями с французской аристократией, был очень слабо связан с своим народом и весьма редко откликался на его нужды.

Внутренний рост французского еврейства не соответствовал его внешнему социальному прогрессу. Тут сказались печальные резуль­таты того национального обезличения, которое было санкциониро­вано парижским «великим Синедрионом» в 1807 году. Органы само­управления в общинах составлялись из нотаблей, богатых людей, ко­торые не могли быть представителями народных масс. Во Франции было семь консисторий в семи округах (Париж, Страсбург, Коль­мар, Мец, Нанси, Бордо, Марсель), которые делегировали каждая по одному члену в центральную консисторию в Париже. Последняя утверждала раввинов в их должностях и служила посредницею между общинами и правительством. Новый регламент 1844 года дал перевес светскому элементу над духовным в консисториях: провинциальные консистории состояли из одного раввина и четырех мирян, а парижская центральная — из главного раввина Франции и семи мирян, делегированных из округов. В течение ряда лет во главе центральной консистории стоял Адольф Кремье как представитель округа Марселя, но и его политический талант не мог оживить это мертвое учреждение, которое только занималось синагогальными делами и, по выражению одного критика, «собирало налоги, чтобы оплачивать молчание раввина и пение хазана». Для подготовки раввинов-проповедников была учреждена в 1829 г. раввинская семинария в Меце.

Вокруг мецской раввинской семинарии разгорелась борьба между консерваторами и прогрессистами. В этом институте, директором которого был раввин Леон Меир Ламбер, господствовал консервативный дух; Талмуд преподавался старым раввином на обиходном языке эльзас-лотарингских евреев, идише, и, когда от этого учителя потребовали, чтобы он преподавал свой предмет по-французски, он ответил, что вряд ли можно передавать талмудическую диалектику на каком-либо европейском языке. Прогрессивная парижская консистория стремилась реформировать этот рассадник духовных пастырей. В 1839 г. она разослала провинциальным консисториям проект реформы с предложением подготовлять в Париже особый штат проповедников, которых центральная консистория будет посылать по общинам. Ламбер и другие раввины усмотрели в этом желание вольнодумцев посылать в провинцию «миссионеров» реформы и резко отклонили парижский проект. Тогда на сцену выступили публицисты. В 1840 г. в Париже стал издаваться прогрессивный журнал «Archives Israelites», под редакцией учителя С амуила Кагана (Cahen), приобретшего известность переводом Библии на французский язык. Каган и его единомышленники со скорбью смотрели на распад еврейства во Франции, где одни застыли в раввинском староверии, а другие совершенно уходили от еврейства. «Неужели, — восклицает редактор «Архива» в 1842 г., — свобода сделает то, чего не могли сделать преследования?» Он видел опасность очень близко: его журнал мало кем читался, некоторые парижские подписчики просили редакцию высылать им журнал в закрытых конвертах, дабы привратники домов не дога­дались по заглавию, что их жилец еврей. Этому позорному самоотречению хотели противопоставить религиозные реформы. Радикальный публицист Теркем, известный математик, печатал под псевдонимом Царфати ряд статей под заглавием «Lettres tsarphatiques» («Archives Israelites», 1831—1837), где едким языком Вольтера осмеивал устарелые обычаи и требовал коренных реформ, до отмены обрезания и празднования воскресенья вместо субботы.

Призывы к реформам не нашли отклика во Франции: одни не хотели реформ, другим они не были нужны. В ассимилированных кругах было немало людей, которые предпочитали всем реформам иудаизма одну радикальную «реформу»: крещение. Число ренегатов росло с устрашающей быстротою. Некоторые члены знатного еврейского семейства Серфберр из Страсбурга, родоначальник которого мужественно выдержал режим угнетения (том I, § 6), не выдержали режима свободы и ринулись в распростертые объятия католической церкви. Один из них, переменивший и веру, и имя (Теодор Ратисбон), сделался католическим аббатом, основателем монашеского ордена Notre Dame de Sion; он писал миссионерские увещания для евреев и жития святых католической церкви. Его брат, Альфонс Серфберр, последовал его примеру и издал в 1844 г. памфлет «Се que sont les juifs de France», в котором с наглым торжеством оповещал мир о своем ренегатстве и звал своих соплеменников к «возрождению» через католическую купель. Он уверял, что образованные евреи во множестве покидают «это болото» (иудейство) и что в собрании, где обсуждался вопрос о религиозных реформах, один еврей воскликнул: «Поспешите выйти из этого ветхого храма, обломки которого грозят засыпать нас!»

Эпидемия крещения проникла и в семью лучшего представителя французского еврейства, Кремье. Жена его, не разделявшая национальных стремлений мужа, без его ведома окрестила своих малолетних детей. Потрясенный Кремье не мог реагировать на это иначе, как самоосуждением: он счел своим долгом выйти из состава Парижской центральной консистории (1845).

Этому дезертирству французское еврейство могло противопоставить созидательную работу немногих верных своих сынов. Кроме Адольфа Кремье в политической деятельности выдвинулись члены палаты депутатов Бенуа Фульд и подполковник Макс Серфберр. Избранный в парламент одновременно с Кремье, Серфберр в отличие от него примыкал к консервативной партии и поддерживал министерство Гизо, к которому Кремье стоял в оппозиции. Трое ев­рейских имен блистало в то время в области искусства: композиторы Мейерберр и Фроменталь Галеви и драматическая актриса Ра­шель. Большие оперы «Жидовка» (1835) и «Гугеноты» (1836), вол­новавшие сердца парижан в годы Июльской монархии, обошли всю Европу и оставили по себе глубокий след в истории музыки. Великая артистка Элиза-Рашель Феликс (1821—1858) воскресила своею ге­ниальною игрою классические трагедии Расина и Корнеля и в свою очередь осталась классическим образцом в истории драматичес­кого искусства. Гораздо менее заметна была роль евреев в общей французской литературе: здесь они не выдвинули никого, кто мог бы сравниться с корифеями немецкой литературы Гейне и Бер­не, проведшими конец жизни в Париже. Не было во Франции круп­ных сил и в области еврейской науки, особенно историографии, которую германские евреи той эпохи довели до значительной вы­соты. Лишь некоторые писатели применили новые европейские ме­тоды мышления к оценке духовного творчества своей нации. Адольф Франк (1809—1893), профессор философии в Сорбон­не, издал в 1843 г. труд «Каббала, или Религиозная философия ев­реев» («La Kabbale etc.»), первый опыт научного исследования ев­рейского мистицизма (книга была тотчас же переведена на немец­кий язык А. Иеллинеком). В эти годы начал свою научную дея­тельность ориенталист Соломон Мунк (1803—1867), выходец из Германии, друг Цунца и Гейне, нашедший приют в Париже,