Шрифт:
Закладка:
После волнительных объятий и рукопожатий еще до отправления Ферруччо сообщил другу печальную новость, что в одной из кают корабля находится больной Густав Малер, что великий дирижер угасает буквально на глазах и срочно возвращается домой, чтобы там умереть. Бузони также сказал, что рядом с гением находятся его супруга Альма, их маленькая дочь Анна Жюстин (Гуки), няня Лиззи Тернер и врач Леонид Иванович Дворецкий. Своим последним концертом в Нью-Йорке 21 февраля 1911 года, где присутствовал маэстро Артуро Тосканини, Малер, вопреки запрету врачей, дирижировал, преодолевая чудовищные боли. В тот вечер в Карнеги-холле состоялась премьера «Элегической колыбельной» Бузони, ставшей «колыбельной» для творчества Густава Малера. До этого в Филадельфии и Вашингтоне дирижер в последний раз исполнил свою Четвертую симфонию и произведения популярных американских композиторов, в том числе драматическую увертюру Джорджа Уайтфилда Чедвика «Мельпомена» и «La Villanelle du Diable» композитора Чарлза Лёфлера. Увы, здоровье Малера стремительно ухудшалось, и десять последних концертов были отменены.
Американские врачи сначала ошибочно диагностировали тяжелую форму гриппа, а у Малера тем временем прогрессировал инфекционный эндокардит. Судоходной компанией были предприняты в том рейсе особые меры: при помощи натяжных лент на палубе обозначили определенный периметр, за границы которого не заступали пассажиры и где в теплые часы Густав в сопровождении Альмы мог недолго постоять на солнце и подышать свежим воздухом. Бузони, близкому другу семьи, одному из немногих, кому разрешалось навещать больного в его каюте, делал все возможное, чтобы приободрить умирающего, прочитать ему стихи, исполнить духоподъемные импровизации. Наверняка Бузони, сидя у постели Малера, повторял когда-то сказанные в письме к нему же такие слова: «Когда находишься рядом с Вами, на сердце становится как-то легче. Стоит только человеку подойти к Вам близко, как он снова чувствует себя молодым».
После каждого «свидания» с умирающим композитором Бузони, поднимаясь на палубу, рассказывал друзьям, в том числе и Стефану, о его неутешительном состоянии. Цвейг навсегда запомнил тот печальный рейс. Еще бы, ведь, по его воспоминаниям, «для нас, для целого поколения Малер был больше чем просто музыкант, маэстро, дирижер, больше чем просто художник: он был самым незабываемым из того, что пережито в юности». Спустя четыре года после возвращения из Америки, в 1915 году, Стефан напишет о своем кумире прекрасный очерк «Возвращение Густава Малера»:
«Я возвращался из Америки, и на одном корабле со мной ехал он, смертельно больной, умирающий. Стояла ранняя весна, плавание по ярко-синему, подернутому рябью мелких волн морю шло спокойно, мы – небольшая кучка людей – держались вместе, и Бузони одарял нас, друзей, своей музыкой. Все призывало нас к веселью, но внизу, где-то в утробе корабля, угасал он, опекаемый женою, и мы чувствовали, как его тень омрачает наш ясный полдень. Часто среди взрывов смеха кто-нибудь говорил: “Малер! Бедный Малер!” – и мы немедля смолкали. Глубоко внизу лежал он, обреченный, снедаемый лихорадочным жаром, и только маленький светлый лучик его жизни пробивался наверх, под открытое небо: его дочка, в блаженном неведении беззаботно игравшая на палубе. Но мы, мы знали и чувствовали: словно в могиле, лежит он там, внизу, под нашими ногами. И только при высадке в Шербуре, на буксире, который отвозил нас на берег, я, наконец, увидел его: он лежал неподвижно, бледный как смерть, с сомкнутыми веками. Ветер отбросил набок его поседевшие волосы, чистой и смелой линией выдавался вперед его выпуклый лоб, тверды были очертания подбородка, в котором сосредоточилась энергия его воли. Исхудалые руки бессильно лежали на одеяле, впервые я видел его – вечно пылавшего – ослабевшим… Умиление толкало меня подойти ближе, робость удерживала в стороне, и я издали смотрел на него и не мог оторваться, как будто бы этот взгляд давал мне возможность получить от него еще нечто, за что я всегда буду благодарен ему. Музыка смутно вздымалась во мне, и я невольно вспоминал смертельно раненного Тристана, который возвращается в Кареол, замок своих отцов; но звучавшая во мне музыка была иной – глубже, прекраснее, просветленнее»{242}.
Очерк «Возвращение Густава Малера» впервые будет опубликован в «Neue Freie Presse» 25 апреля 1915 года. Этот волнующий монолог страстный поклонник дирижера написал специально ко дню концерта, посвященного светлой памяти Малера, справедливо возвращенной его имени и славе после нескольких лет хулы и изгнания. «Он вернулся, великий изгнанник, вернулся со славой в город, который отверженным покинул лишь несколько лет назад. В том же зале, где демонически царила его всеподчиняющая воля, оживает ныне в своем духовном воплощении сущность ушедшего от нас, звучит его музыка»{243}.
В название писатель вкладывает глубокий смысл. Физическое «возвращение» Малера в родной город и намного более значимое и важное его духовное «возвращение» в сердца венских зрителей: «Он воскрес для нас, Густав Малер: наш город, пусть одним из последних среди немецких городов, приветствует снова великого музыканта. Еще не возложили на него знаков посвящения в сан классика, еще не желают ставить почетный памятник на его могиле, еще ни один переулок не носит с гордостью его имя; его бюст (в нем сам Роден тщетно пытался запечатлеть в твердой бронзе эту огненную натуру) еще не украсил входа в театр, в который он, как никто другой, вложил живую душу, сделав его подлинным отражением духовной жизни города. Люди еще мешкают и ждут. Но главное уже сделано: исчезли ненавистники и гонители, от стыда забились в темные закоулки и больше всего – в самый грязный и трусливый закоулок фальшивого и лживого восхищения»{244}.
* * *
Приобретением для своей коллекции фрагмента рукописи Второй симфонии Малера писатель особенно гордился и много лет бережно хранил и держал рядом с полученной от Бузони (12 апреля 1911 года) на том корабле рукопись его трехстраничной фортепианной партитуры «Индийская песня об урожае» («Indian Harvest Song»). В тот солнечный апрельский день прямо на палубе композитор, понимая, как молодой венский друг переживает за здоровье Малера, в утешение подписал ему тушью свою партитуру: «Diese Skizze wurde eigens niedergeschrieben für Herrn Stephan Zweig zur Erinnerung an Amerika und an Ferruccio Busoni» («Этот набросок был специально написан для господина Стефана Цвейга в память об Америке и Ферруччо Бузони»).
Подаренная партитура была импровизацией на песню американских индейцев «Лагуна», с текстом которой сам Бузони ознакомился во время концертного тура. Вернувшись домой в Вену, Цвейг тут же похвастался в письме Фердинанду
