с местной земельной знатью, ему ещё оставалось поссориться с богатым купечеством Фринланда. Нет, это было бы самоубийством. Но деньги ему были очень нужны. Поэтому он звал к себе племянника. Волков хотел знать, как обстоит дело с торговлей углём и лесом. Пристань была уже готова, можно было уже принимать баржи. Хоть дорога от амбаров до Эшбахта была и не хороша, а дорога от Эшбахта до города и того хуже, но ещё стояла зима, и глина, скованная холодом, ещё в состоянии была выдержать пару десятков телег прежде, чем превратиться в канавы с грязью. Нужно было начинать торговлю. Не ждать потепления.

Но пока Увалень искал Бруно, приехал гонец из города. Привез письмо от бургомистра. Был как раз обед, за столом были Бригитт, Элеонора Августа, мать Амелия со своей вечной постной миной на лице и брат Ипполит.

Волков в настроении вполне благодушном развернул бумагу. Стал читать. Он хотел знать, когда ему надобно приступать к исполнению обязанностей Первого капитана, также он хотел знать, когда ему пришлют брачный контракт для ознакомления.

Брат Ипполит, что сидел дальше всех от него, был единственным человеком за столом, который увидел перемену в лице кавалера. Женщины молча ели. А монах сразу почувствовал неладное, когда только ещё губы рыцаря скривились и превратились в нитку. А когда нос рыцаря заострился, и со стороны он стал похож на хищную птицу, молодой монах почувствовал приближение бури. Брат Ипполит не первый год знал кавалера, он уже видал не раз это выражение его лица. Но даже он не мог предвидеть то, что произойдёт дальше.

А Волков левой рукой скомкал письмо, словно горло врага сжимая бумагу, правой же вдруг смахнул всё, что было перед ним, со стола. Дорогая посуда, его серебряный кубок, вилки с ножами, блюдо с кусками жареной курицы, дорогой бокал жены из синего стекла, кувшин с пивом, всё, всё это полетело на пол, на колени к его жене.

Элеонора Августа вскрикнула от испуга, и Бригитт тоже, и потом обе, как по команде, закрыли рты руками, а монахиня стала креститься и креститься. А кавалер вскочил, сжал кулаки, упер их в стол и стал орать так, что лицо его стало багровым, а вены на шее вздулись:

— Ублюдки! Бюргерская погань! Чернильное рыцарство! Сволочь! Придорожная падаль!

Глаза его словно остекленели, и он продолжал сыпать и другими недобрыми словами и самыми отборными солдатскими ругательствами, которые при женщинах и звучать не должны.

— В блудных девках чести больше, чем во всех в них! Городская сволота, рыночные шуты, балаганные артисты, содомиты!

Монахиня уже вытаскивала из-за стола перепуганную и перепачканную куриным жиром госпожу Эшбахт. Брат Ипполит судорожно искал в своей сумке склянки, думая, какой настой дать господину. Госпожа Ланге так и сидела в ужасе, прикрывая рот ладонями. А челядь на кухне, как и положено ей, вся сбежалась к двери и со страхом и любопытством так и глядела, что там происходит у господ в столовой.

А в столовой Волкову стало не хватать воздуха, и он тяжело повалился в своё кресло. Дурных слов он больше не произносил, дышал так, словно пробежал милю, сидел, продолжая сжимать письмо от бургомистра в кулаке. А лицо его было таким багровым, что Бригитт перепугалась ещё больше прежнего, вскочила, подбежала к господину, обняла его за шею и кричала монаху:

— Ну что ты там копаешься, дай же господину капель каких-нибудь! Иначе у него удар случится!

И тут же кричала слугам:

— Эй, вы, чего зенки таращите, дуры, несите полотенце мокрое и воду, воду несите! В стакане!

Страх у окружающих отступал, суета кое-как приняла нужное русло, монах, не жалея снадобья, накапал ему в стакан. Волков молча выпил, а Бригитт, разжав его пальцы, вытащила из них — аккуратно, чтобы не порвать — злополучное письмо и стала читать.

А монах, щупая жилу на шее кавалера, следил за тем, как меняется умное и красивое лицо Бригитт по мере прочтения письма. Госпожа Ланге дочитала и вдруг сказала с неожиданной строгостью:

— Негоже вам, господин, так убиваться. Сами сказали вы, что они бюргеры. Чего же вы от них чести ждёте, коли они бесчестны? Странно ждать держания слова от чернильного рыцарства.

— Опозорили они меня, — прохрипел Волков. — Перед офицерами моими, перед людьми моими.

— То не вам позор, а им, — продолжала Бригитт всё так же строго. — Они и сами это знают. Вот первый консул так и пишет, — она снова стала читать мятый листок. — «С прискорбием и немалым стыдом пишу я вам». Видите? «С прискорбием».

Волкова только скривился в ответ. А красавица продолжала читать:

«.. и в том письме к городскому совету герцог выявил неудовольствие тем, что совет просил вас принять должность Первого капитана городской стражи. И в нём же Его Высочество просил совет ещё раз подумать о назначении на сей важный пост человека столь дерзкого и непримиримого».

— Ну подумайте сами, — продолжала Бригитт уже более мягко, — разве осмелятся все эти бюргеры противиться воле курфюрста? Во всей земле Ребенрее нашёлся всего один храбрец, что на такое отважился, — говорила она, гладя его по голове, словно ребёнка.

И она снова начала читать: «А моё письмо по поводу будущего бракосочетания господин Фейлинг оставил без ответа.».

— Холопы, — холодно, но уже спокойно произнёс Волков, — стоило господину прикрикнуть, так даже этот «благородный» обгадился. Про свадьбу забыл, а я уже племяннице всё рассказал. Фердинанд Фейлинг мерзавец, трус и лакей. А ещё недели не прошло, как обниматься лез, — Волков поморщился, вспоминая это. — Братьев Фейлингов, что состоят при мне, выгоню сегодня же. Пусть убираются.

— Сие не умно будет, — сразу сказала госпожа Ланге.

— Плевать, не хочу это семя трусливое и лакейское видеть при себе. Пусть своему герцогу прислуживают.

Слуги уже стали убирать осколки стекла и куски еды с пола, смывать липкое пиво, а Бригитт села рядом и положила на его руку свою:

— Торопиться, господин мой, не нужно. А то ведёте себя, как солдафон неумный.

— Я и есть солдафон, — высокомерно произнёс кавалер.

— Вот именно, а надо быть политиком. Хитрым будьте. Они хитры и трусливы, а вы будьте хитрым и храбрым. Не спешите, и за всё, за все унижения с ними поквитаетесь.

— Это оскорбление! — воскликнул он. — Понимаете? Оскорбление! Мои офицеры… Моя сестра, все ими оскорблены. Их посулами, и клятвами, и обманами. Поманили дураков, да и обманули! Бюргеры поганые. Холопы.

— А ещё посмеётся над вами и граф, узнав про ваш конфуз, — словно подливала масла в огонь Бригитт.

Волков взглянул на