– Согласен. Зачем делить многочлены? Им же больно. Себя пусть поделят, изверги, ― лихо заполняя таблицу, ухмыляется Витя. У него-то проблем никаких нет, лихо строчит что-то в тетради. Только успевай списывать.

– О, да ты пошутить решил, ― облизываю испачканные сыром пальцы, откусывая привезённую курьером пиццу. Ещё горячую. ― У кого-то проснулось чувство юмора?

– Всего лишь обстановку пытаюсь остудить.

– Да она вроде и не напряжена.

– Кому как, ― многозначительно поглядывают на меня. Я лежу на животе, болтая ногами, и футболка задралась дальше некуда. Как славно, что я догадалась всё же, наконец, надеть нижнее белье. ― Беседы про члены и многочлены, когда рядом такой вид. Как думаешь, можно расслабиться?

– Ты первый, кого возбуждает алгебра.

– Да плевать я хотел на алгебру, ― без предупреждения оказываюсь снова на лопатках, но, баловства ради, торможу его вскинутыми пятками. ― Не понял, это забастовка?

– Обед по расписанию, ― машу пиццей.

– Да на здоровье, я и не покушаюсь. Только давно не обед, а ужин, ― насильно раздвигают мои ноги, заинтересованно склонив голову. ― Ооо, не больно? ― слегка придавливают внутренние стороны бёдер, доводя размах до полноценного шпагата. Одобрительно присвистывают. ― А Скворечник-то не обманула. Растяжка что надо.

– Пять лет художественной гимнастики, как-никак.

– Почему забросила?

– Стало травмоопасно. Мне позвоночник нужен ещё целым.

– И то верно. Лучше используем твой навык в более приятном и безопасном деле. Ох, Чижова. Крепись. Ты не представляешь, сколько всего интересного с тобой можно сделать…

_____________

Боже, почему всё так пошло? Соприкосновения вспотевших тел, отзывающихся шлепками, Витины стоны, мои стоны, запах секса, пропитавшего комнату. Его рука, сжимающая мою грудь. Вторая ― обхватившая шею и развернувшая лицо, так чтобы впиться в опухшие за сегодня губы. Я давно потеряла счёт сегодняшним поцелуям. За всю жизнь столько не целовалась, сколько за этот вечер.

И не только целовалась. Каждая мышца изнывает от переизбытка ласк, но по доброй воле ни за что не остановлюсь. Хочу снова и снова быть в его власти. Хочу снова и снова чувствовать внутри наполненность. Хочу снова и снова покорно выгибаться, ощущая спиной его каменную грудь и гулкое сердцебиение. Хочу снова и снова, чтобы он сипел сквозь сцеженные зубы о том, что я потрясающая…

Мне даже нет нужды "кончать". Я кайфую просто от того, что это вот-вот сделает он, но Витя считает иначе, отпуская мою шею. Вместо этого он вслепую ловит мои пальцы и, переплетя со своими, плавно спускается с ними туда, где всё и без того давно пылает.

― Не забыла впечатления? Предлагаю повторить, раз обычного оргазма тебе сегодня не светит. Только давай на этот раз ты попробуешь сама? ― отрезвляет меня от сладкой неги его голос.

― Сама?

― Сама. Или хочешь сказать, никогда не занималась самоудовлетворением? ― в очередной раз стыдливо пунцовею. Что не остаётся незамеченным. ― Давай, малая, ― скользя от губ к уху, страстно шепчут. ― Не время для стеснения. Я тащусь от твоего тела, и ты тоже должна его любить. И баловать.

― Может, лучше ты?

― И я. Обязательно. Но сперва ты… ― он правда это делает: хочет смотреть на меня, пока я буду… сама себя… Точно так же, как недавно делал он…

Это чудовищно аморально.

Ужасно неловко.

Слишком интимно.

Но, чёрт, дико возбуждает! Не знаю, какой у Сорокина план: сделать из меня нимфоманку в суперсжатые сроки или же всего лишь раскрепостить, заставив выйти из зоны комфорта, но я ведусь на всё, съедаемая любопытством и кипящим в крови адреналином.

Сперва робко, затем всё смелее…

Ритмичные точки тоже ускоряются, в такт тому, как нарастает предвкушение от повторной разрядки. Там всё давно настолько чувствительно, что накатившие судороги удовольствия приходят раньше срока, но убрать руку с пульсирующего места мне не позволяют до тех пор, пока Витя, с тихим рыком, не кончает следом.

Уткнувшись в моё плечо, прижав меня к себе как можно крепче, и ещё пару следующих минут просто сидя вот так. Не отпуская…

* * *

– И ТЫ ГОВОРИШЬ МНЕ ОБ ЭТОМ ТОЛЬКО СЕЙЧАС!??

– Ччч. Не ори, ― успокаиваю подругу, потому что она порой та ещё горлопанка, а в школьном коридоре слишком много свидетелей. ― Когда ещё было говорить? Я как бы была немножко занята.

Домашкой, долгими разговорами в темноте ― обо всём и ни о чём, неиссякаемыми поцелуями… Ну и, в конце концов тем, что спала. Весьма крепко и сладко. Не считая только момента, когда в четвёртом часу проснулась от скрипа старых половиц. Чего-чего, а за отжимающимся телом мне ещё прежде не доводилось наблюдать, свесившись с постели.

– Что ты делаешь?

– Мышцы забиваю, чтобы побороть желание трахнуть тебя во сне.

Вот даже не знаю: оскорбилась бы я на такое вторжение без предупреждения или… В любом случае, пробовать мы не рискнули. Я и так с трудом передвигаюсь после такой физической разрядки. Поэтому утренний сексуальный забег пришлось отложить. Пока не перестану хотя бы присаживаться без старческого кряхтения.

– Ну и? Как, как это было? ― Карине только дай подробностей. Глаза светятся, будто это её вчера… Ну того, самого.

– Это… было. Просто было.

– Угум, угум. Просто было. А улыбочка как у полоумной, ― подцепляют меня под локоть, уводя в кабинет. ― Я хочу знать всё, ты же понимаешь?

– Ммм… ― заминаюсь.

– Не поняла, ― обиженно дуются. ― Я ведь тебе всё рассказываю.

– И я тоже… Но сейчас ведь речь идёт не только обо мне. Сомневаюсь, что Вите понравится, если я буду обсуждать то, что должно оставаться строго между нами, ― осторожно замечаю, видя как насупливается испачканное краской личико. Кто-то всю ночь рисовал. Причём вплоть до будильника, судя по всему, потому что в зеркало посмотреться не успели. ― Обиделась?

– Нет. Ну так, на пару минуточек если только, ― призадумавшись, понижают голос до таинственного полушепота. ― Но хоть с размерчиком-то повезло? Если по десятибалльной шкале. При условии, что один ― это "не поняла, а где?", а десять: "эта дубинка меня чуть не убила, но я в экстазе".

Со смехом обнимаю подругу. В этом вся Скворцова.

– Девять. Твёрдая девятка.

Меня ж не убили. Так, разве что слегонца помяли, но претензий не имею.

– Ого-о-о. А бука не промах. Ясно, чего в него так Янка вцепилась. А где он сам-то? Фейерверки