зимы обкладываются снегом на сажень высоты. В чувале, как зовется безобразный татарский камин, дрова горят целый день, и над крышею выведена дымовая труба, которая закрывается снаружи на ночь. Отверстие для пяти окон в моей юрте закладывается льдинами. Устройство это так разумно приспособлено к суровому климату той северной широты, что в своей юрте я не ощущал холода в самые жестокие морозы, тогда как жившие в вышеупомянутых домах жаловались на стужу. Зимой день так короток и ледяные окна доставляют такой тусклый свет, что по необходимости приходится весь день сидеть со свечкой. Летом льдины заменяются рамами со стеклами.

Там проживал столяр, пробывший несколько лет в каторге и отпущенный по неспособности к работе в «пропитанные», как принято называть тех, которым предоставляют право передвижения для приискания себе способов жизни. Он, как сказывал мне, имел несчастье в пьяном виде и в порыве гнева нанести жене своей удар, от которого последовала ее смерть. Он был силы необыкновенной и без слез не мог вспоминать о любимой жене. Не раз за побег из тюрьмы был наказан плетьми, но в ту пору вел себя безукоризненно и в горькой доле своей никого не укорял, кроме самого себя; был замечательно честен и бескорыстен, в чем я убедился, расплачиваясь с ним за заказанные ему рамы к окнам, кровать, стол и стулья. В доказательство его нравственных достоинств мне сообщили следующее. Находился он несколько лет в услужении у якутского чиновника, который, вышел в отставку, умер, оставя сына сироту и к тому же идиота. Отец, умирая, поручил сына попечению слуги своего, назначив его опекуном над оставшимся имуществом. Он с этим несчастным идиотом жил в одной юрте комиссара Михайлова, бывшего вечно в разъездах.

Я редко сего последнего видел, но по отношению ко мне и по отзывам жителей я с удовольствием признал в нем порядочного человека. Его при мне еще перевели на должность казначея в Олекминск, о чем сильно горевали якуты, собиравшиеся подать просьбу о том, чтобы оставили у них «Мишу»[63]. Тотчас по прибытии моем он вручил мне 1000 р., доставленные по почте из Иркутска, куда сестрой моей отправлены были из Москвы. Почта приходила к нам лишь каждые два месяца. Из Якутска в Вилюйск почтовую суму возили верховые казаки, находящиеся в команде у комиссара и по очереди дежурившие у него. Вот по какому случаю я познакомился с казаком Жирковым: по приезде в Вилюйск, ночью, ступивши за порог комиссаровского дома, я впотьмах оступился и чуть было не упал. Оказалось, что у самого порога лежал 16 лет мальчик, сын дежурившего казака; я тут упрекнул его в беспечности к сыну, но сожаление, выказанное мною к незавидному положению этого мальчика, тронуло отца его, Жиркова, который с тех пор оказывал мне всевозможные услуги; он таскал мне дрова и воду, закупал мясо, жене отдавал стирать мое белье и на ночь лазил на крышу закрывать трубу чувала; в этом чувале я сам готовил себе суп, а о жареной говядине или дичи заботилась для меня жена Жиркова.

Не нуждаясь в собеседниках, я легко свыкся с одинокою жизнью в своей юрте. Были у меня книги, и я занялся изучением английского языка. Разрешенная мне переписка с родными была для меня большим утешением.

Во всякую погоду выходил я ежедневно пройтись по воздуху не для удовольствия, а из опасения лишиться вовсе способности передвижения. Воротившись раз со своей гигиенической прогулки, застал у себя нежданных гостей: три якута, скрестивши ноги, сидели на полу и грелись у чувала; они не обратили на меня никакого внимания. Как ни странно показалось мне такое бесцеремонное посещение, я счел долгом выказать свое гостеприимство и отрезал им по большому ломтю ржаного хлеба, до которого они очень лакомы. За мое угощение они даже и головой не кивнули, преспокойно, не торопясь, съели хлеб, не проронив ни крошки, и потом вышли из юрты, не удостоивши меня не только легким поклоном, но даже и взглядом, как будто кроме них никого в юрте не было. Хотя и забавным показалось мне обращение со мною этих дикарей, но я вывел из него заключение в их пользу. Они без спросу вошли в юрту погреться, потому что сами не воспретили бы никому воспользоваться их чувалом; за хлеб не благодарили, полагая, что я угощением своим подчиняюсь вошедшему в силу закона обычаю, а поклона не отвесили мне, не бывши со мною знакомы. Такое игнорирование принятых у нас правил общежития, изобличая первобытную простоту нравов, окупается вполне редкими качествами: они крайне правдивы и честны, лукавства в них нет, и воровства они не знают. В моем отсутствии они даже из любопытства ни до чего не прикоснулись.

Когда стало показываться весеннее солнышко, отсутствующее всю зиму, и под лучами его стал с изумительной быстротой в конце мая таять снег, я несказанно порадовался близкому возвращению теплых дней; хотя и предупредили меня, что летом комары одолевают, но я, уже давно знакомый с ними, нисколько этим не опечалился. Наступило наконец лето, и пришлось мне убедиться, что это настоящий бич, уподобить который можно лишь с египетскими язвами при Фараоне. Страсть моя к купанью в реке заставила меня пренебречь всеми благими предостережениями; я пустился на отчаянный подвиг и в борьбе с насекомыми признал себя побежденным; не только что о купании и думать не приходилось, но даже из юрты нельзя было носа показать. Целые тучи комаров огромного размера облипают вас с ожесточением. Якуты надевают от них маски, плетенные из конских грив. В юрте от них спасаются посредством дыма от навоза. Ставится корчага с угольями, в нее всыпают кусками высушенную глину с пометом, которым осенью обмазывают снаружи юрту. Курение это, далеко не благовонное, не прекращается ни днем, ни ночью, благо чувал служит вентилятором, без которого пришлось бы задохнуться от дыма. Изобилие насекомых легко объясняется самым местоположением Вилюйска.

В нескольких саженях от реки на невысоком холме, недоступном разливу вешней воды, возвышается церковь посреди нескольких десятков юрт, с придачей четырех скромных домиков; кругом все бор с одними хвойными деревьями и болотистой почвой. По ту сторону реки опять бор непроходимый. Полей не видать, хлеба не сеют, овощей не разводят по той простой причине, что лето, хотя и нестерпимо знойное, продолжается не более шести недель. Поспевают лишь в изобилии ягоды в лесу, малина, смородина, морошка, которые приносили мне труженики якуты, и трава, растущая в прогалинах и доставляющая запас сена на всю зиму для нескольких коров. У