дурак, и поверил. Теперь сознаю, что я сам не стою последнего солдата полка, который я погубил.

1812, 1813 и 1814 гг. нас познакомили и сблизили с нашими солдатами. Все мы были проникнуты долгом службы. Добропорядочность солдат зависела от порядочности поведения офицеров и соответствовала им. Каждый из нас чувствовал свое собственное достоинство, поэтому умел уважать его в других. Служба отнюдь не страдала от добрых отношений, установившихся между солдатами и офицерами. Единодушие последних между собою было беспримерное. В 1815 году по нашем возвращении в С.-Петербург какая-то подписка, покровительствуемая графом Аракчеевым, была разослана по гвардейским полкам. Офицеры Семеновского полка, как будто уговорились (не все они жили в казармах; по совести утверждаю, что уговору не было), не пожертвовали копейки в угоду всесильного временщика. Иван Дмитриевич Якушин тогда же заметил, что это нам даром не пройдет.

С назначением генерал-майора Якова Алексеевича Потемкина нашим полковым начальником, доблестно служившего прошедшую войну, любимого солдатами и уважаемого офицерами, человека доброй души и хорошего общества, наш полк еще более возвысился в нравственном отношении. Поэтому естественно, что телесные наказания (под которыми наши солдаты умирали в армии, как и в гвардии) после трехлетних заграничных походов были не только неизвестны, но и немыслимы в старом Семеновском полку, они были отменены по согласию всех ротных начальников и с разрешением Потемкина. Мыслимо ли было бить героев, отважно и единодушно защищавших свое отечество, несмотря на существовавшую крепостную зависимость, прославившихся заграницей своею непоколебимою храбростью и великодушием.

Михаил Павлович, только что снявший с себя детскую куртку, был назначен начальником 1-й пешей гвардейской бригады. Доброе сердце великого князя, о котором так много ныне пишут, было возмущено, узнав, что мы своих солдат не бьем. Он всячески старался уловить Семеновский полк в какой-нибудь неисправности своими ночными наездами по караулам в Галерный порт и неожиданными приездами по дежурствам. Все это ни к чему не послужило. Везде и всегда он находил полный порядок и строгое исполнение службы. Это еще больше бесило и восстановляло против ненавистного ему полка. Разумеется, великий князь не мог благоволить и к нашему генералу, с которым не имел ничего общего. Поэтому к нам начали придираться, отыскивая во что бы то ни стало, правдой или неправдой если не беспорядка, то по крайней мере каких-нибудь ошибок.

В 1817 году флигель-адъютант Клейнмихель был назначен плац-майором. Его обязанность заключалась в записывании ошибок, сделанных во время учения, предшествовавшего разводу Александра I. Государь, как и его покойный отец, ставил себе в священную обязанность всегда присутствовать при разводе.

У нас тогда были шаги: Петербургские, Могилевские и Варшавские. Разница между ними состояла в более или менее шагов в минуту. Музыкант держал в руках хронометр и по нему считал шаги.

Волосяные султаны в аршин длины были прикреплены к верхней наличной части кивера. Тогдашний мундир, пригонка амуниции, скатанная шинель, надетая через плечо, а сверх нее ранец, в этом положении требовалось от солдата, чтоб султаны во время учения при ходьбе, при ружейных приемах не шевелились.

Генерал-адъютант, командир лейб-гвар. гренад. полка Желтухин (известный своей жестокостью) довел свой полк до этого идеального совершенства. При поступлении рекрут в полк он говорил ротным командирам: «Вот вам три человека, сделайте из них одного ефрейтора».

Замечания Клейнмихеля о шевелившихся султанах являлись через день после каждого развода. Эти замечания выпали на наш полк после 1812 года, когда Александр I сбросил с себя личину благодушия, в которую облекался до того времени.

Прошу проверить на третий день, шевелились ли султаны или нет? «Слева в колонну стройся!» – потом деплояда и контрмарш!

Батальон выстроился во фронт. Клейнмихель заметил, что Николай Николаевич Толстой, приведя свой взвод на место, не выровнял его, не скомандовал: «Глаза направо!» Узнав об этом замечании, Толстой отправился в комендантскую канцелярию и сказал Клейнмихелю, что замечание его несправедливо, что он службу знает и такой грубой ошибки не мог сделать. Клейнмихель упорствовал, не соглашаясь уничтожить свое ложное замечание. Тогда Толстой говорит ему:

– После этого вы…

И замечание не явилось в приказе. С Хрущевым случилось то же самое. Он по совету Толстого ответил ему точно так же: «После этого вы» и проч. И этим тоже избавился от ложного обвинения. Подобные ошибки, вызвавшие замечания Клейнмихеля, считались в то время за личное оскорбление царя.

В 1818 году Леонтий Осипович Гурко однажды вел по Пречистенке из Хамовнических казарм наш батальон в манеж. Он нам заметил, что на нас сердятся за то, что у нас на учении солдат не бьют. За что же было их бить, когда они знают свое дело и старательно его исполняют.

Этот самый Гурко в начале войны 1812 года сказал в обществе офицеров Семеновского полка:

– Что до меня касается, мне решительно все равно, будет ли в России царствовать Наполеон I или Александр I.

Князь Александр Сергеевич Голицын, прозванный «рыжим», жестоко напал за это на Гурко. Люди, подобные Гурко, за честь свою не стоят, у них ее нет. Дерзкая польская выходка не имела последствий.

Когда полк пришел в манеж, людям, как водится, дали поправиться, затем учение началось, как всегда, ружейными приемами. Гурко заметил, что один солдат не скоро отвел руку от ружья, делая на караул, и приказал ему выйти пред батальоном, обнажить тесаки, спустить с провинившегося ремни от сумы и тесака.

Брат мой повысил шпагу, подошел к Гурко, сказал, что солдат, выведенный из фронта, числится в его роте, поведения беспримерного и никогда не был наказан. Гурко так потерялся, что стал объясняться с братом перед фронтом по-французски. И солдат не был наказан.

Когда ученье кончилось, солдатам дали отдохнуть, а офицеры собралась в кружок пред батальоном, тогда я взял и поцеловал руку брата, смутив его такою неожиданной с моей стороны выходкой.

В то время солдатская служба была не служба, а жестокое истязание. Между всеми гвардейскими полками Семеновский был единственным, выведшим телесные наказания.

Жестокость и грубость, заведенные Павлом, не искоренялись в царствование Александра I, а поддерживались и высоко ценились. Примером может служить флигель-адъютант, любимец Александра и великих князей Николая и Михаила, начальник гвардейского гусарского полка В. В. Левашев[45].

Однажды в Царском Селе он приказывает вахмистру, чтоб на другой день его эскадрон был собран в манеж, затем Левашев уезжает в Петербург. Baхмистр передает его приказание эскадронному начальнику полковнику Злотвинскому. Последний говорит вахмистру, что завтра великий церковный праздник, и тоже отправляется в Петербург. Левашев, возвратившись на другой день в Царское Село, едет прямо в манеж и не застает