Любезности губернатора был я обязан снятием с меня каким-то местным живописцем портрета для доставления его в Москву к сестре моей. Знавшие меня с давних пор губернаторские сестры, Анна и Екатерина Ник., из которых первая была очень дружна с княгиней Репниной, часто заходили к полицеймейстеру Алексееву для свидания со мной. Погостивши в Тобольске около трех недель, пустились мы далее к востоку в сопровождении уже не фельдъегеря, а квартального из местной полиции. В Красноярске представились губернатору, известному автору романа «Семейство Холмских», у которого встретили весьма благосклонный прием[56].

По дороге из Тобольска нас все время смущало неисполненное желание догнать ехавших перед нами товарищей наших, в числе коих находились двое братьев Бестужевых, Николай и Михаил[57]. Нетерпение Марлинского видеться с ними оборвалось на мне. Наш официальный спутник, приняв в соображение особое ко мне расположение тобольского губернатора, обращался почтительно ко мне на всякой станции с вопросом: желаю ли я отдохнуть или приказать закладывать лошадей. Из этого Ал. Бестужев заключил, что от меня бы зависело уговаривать квартального доставить нам возможность повидаться с его братьями; но узнав от нашего пестуна, что ему строжайше предписано не съезжаться на станциях с опередившим нас поездом, и жалея его, я не решился вводить его в искушение. Разногласие это не раз возбуждало между нами горячие прения, не расстроившие, впрочем, нисколько наших дружеских отношений. При его впечатлительности и страстной натуре Ал. Бестужев одарен был любящим сердцем с редкою уживчивостью.

За несколько станций до Иркутска случился эпизод, характеризующий существовавшие отношения между населением и мелкими чиновниками. Известный по всей губернии богатый крестьянин Анкудинов содержал лошадей на нескольких почтовых станциях. Вздумалось нашему квартальному ударить одного из ямщиков; узнал об этом Анкудинов, ростом и дородством сущий богатырь, вступился за своего рабочего и, осыпая упреками блюстителя порядка, оспаривал у него право давать волю рукам и не стесняясь высказал ему, что, не будь этих господ, – указывая на нас, – с которыми он едет, расправился бы с ним по-своему; квартальный смиренно выслушал нравоучение, и тем дело кончилось без всяких последствий.

В конце ноября мы прибыли в Иркутск поздно вечером и остановились у крыльца губернаторского дома, где нас объяло звуками бального оркестра. Мы тут долго ожидали распоряжения начальника губернии, наконец, выскочил на крыльцо какой-то вспотевший от танцев чиновник и приказал вести нас в острог. Отворилась дверь внутреннего арестантского помещения, и я, не переступая порога, успел только заметить, что там нас ждут Алексей Петрович Юшневский и Спиридов[58], как вдруг чувствую, что меня кто-то обнял и лобызает; это был не кто иной, как часовой, стоявший с ружьем у дверей. Я признал в нем рядового Андреева, переведенного из старого Семеновского полка на службу в Сибирь вследствие разгрома, постигшего этот славный полк. Не раз случалось мне, как расскажу после, испытать на деле всю привязанность солдат к своим прежним офицерам[59].

Не без утешения бывает и самая горькая доля. На другой день подоспели к нам двое Бестужевых. Николай и Михаил, Ив. Дм. Якушкин, Антон Петрович Арбузов и Ал. Ив. Тютчев[60].

Пожаловал к нам губернатор и после краткого приветствия извинился перед Ал. Бестужевым и мною, что нас по ошибке заключили в острог на том основании, что мы избавлены от работ, и, хотя мы просили его не разлучать нас с товарищами, он, ссылаясь на какой-то закон, приказал поместить нас на квартиру. Горько показалось нам неуместное смягчение участи нашей.

Мы узнали от Цейдлера, что Над. Ник. Шереметева писала к нему, прося известить ее о прибытии Ив. Дм. Якушина в Иркутск[61].

После трехдневного пребывания в Иркутске мы с Ал. Бестужевым отправились, в сопровождении молодого казачьего урядника к месту своего назначения. Первый городок, встреченный нами на пути, был Киренск при устье Кирени, впадающей в Лену; тут виделись с Валерианой Голицыным и артиллеристом Веденяпиным, незадолго до того водворившимся в нем.

Дальше по Лене проехали через Витим, где поселены были М. А. Назимов и Ник. Фед. Заикин; за этим городком по Лене следует город Олекминск, куда сосланы были Андреев и Чижов, Ад. Ник., мичман[62].

24 декабря, накануне Рождества, наконец добрались до областного города Якутска, где пришлось мне расстаться с дорогим спутником моим, Ал. Бестужевым, которому Якутск назначен местом заточения. Только тут узнал я, что ссылаюсь в Вилюйск.

До 6 января пробыл я с Ал. Бестужевым, а в день Крещения сели мы верхом с урядником на почтовых лошадей и отправились в путь далее к северо-западу.

Из Якутска выехали во время крестного хода на Иордань и, проехавши с лишним 700-верстное расстояние, добрели до Вилюйска на берегу реки Вилюя, значительного притока реки Лены. Путешествие это верхом при расстоянии между станциями 90–100 верст, к удивлению моему, вынес бодро и без утомления. Может быть, способствовало к тому покойное английское седло, принадлежавшее областному начальнику г. Мягкову, который был так обязателен, что не только предложил мне воспользоваться его седлом до Вилюйска, но и разрешил служившему у него молодому чиновнику, брату вилюйского комиссара, сопутствовать мне до места назначения для свидания с братом. Он же позаботился снарядить меня надлежащим костюмом, на заячьем меху с ног до головы, против грозного мороза, с коим предстояла мне отчаянная борьба. Въехали в Вилюйск в первом часу ночи и явились к комиссару Михайлову, должность и власть которого те же, что и у наших исправников. Для наблюдения за порядком вверенного ему обширного края ему приходилось беспрестанно объезжать огромные пространства, тем более что подвластные ему якуты живут отдельными семьями, разбросанными на огромное расстояние.

Вилюйск нельзя было назвать ни городом, ни селом, ни деревней; была, впрочем, деревянная двухэтажная церковь, кругом которой расставлены в беспорядке и на большом расстоянии друг от друга якутские юрты и всего четыре деревянные небольшие дома, в которых помещались комиссар Михайлов, местный врач г. Уклонский, купец, торгующий мехами, и приказчик его. Пришлось мне поместиться временно у последнего, пока не купил себе юрты у тамошнего хорунжего, выпросившего с меня 300 р. ассигн. Юрты эти – четырехугольные строения из крупных лиственных бревен, крыша деревянная, пол дощатый и образует двухсаженный квадрат; в моей юрте пристроены были небольшие сени. Осенью, до наступления морозов, стены снаружи обмазываются густым слоем глины, смешанной с пометом, а в начале