Шрифт:
Закладка:
В начале XX века, Макс Вебер справедливо указывал на разницу между социальными реформами и призывами к «справедливости», воплотить которую на практике то и дело предлагает очередной «харизматический лидер», претендующий на диктаторские полномочия или пытающийся сохранить ускользающую власть. Такая идеология публичного перераспределения не имеет ничего общего с социализмом, который, как очень точно заметил Макс Вебер, ставит своей задачей не «справедливое» распределение благ, а «рациональную организацию их производства»[330].
Как правило, программы победителей сводились к сумме разнообразных и не особо связанных между собой предложений, позволяющих решить ряд конкретных вопросов, которые остались в наследство от предыдущей власти, либо повысить доходы малоимущих слоев населения. Эта перераспределительная политика на первых порах позволяла не только улучшить положение народных низов, но и обеспечивала поддержку левым на очередных выборах. Но она почти не закреплялась структурными реформами в сфере производства.
Такая политика похожа на поведение человека, регулярно таскающего мясо из миски у тигра и уверенного в том, что хищник отнесется к нему с пониманием, если отнимаемые куски будут не слишком большими. Находясь в постоянном конфликте с олигархией, социалисты не решались предпринять мер, подрывающих экономическую основу ее власти. Надеясь избежать жесткой конфронтации, они все равно не в силах были примирить правящий класс со своей властью.
Противоречие между первоначальной радикальной риторикой и более чем скромными реформами работало на деморализацию масс. И чем дольше находились у власти левые правительства, избравшие такой метод деятельности, тем слабее оказывалась их поддержка со стороны низов общества.
По мере того как проходил срок, отведенный конституцией очередному прогрессивному правительству, разочарование нарастало, а вера масс в собственные силы и возможности таяла. Обещая более серьезные и масштабные перемены когда-нибудь в будущем, политики лишали себя доверия в настоящем. Тут опять придется вспомнить Макса Вебера: «Время совсем не второстепенный фактор, когда речь идет об историческом процессе: смешивать настоящее и будущее в политике гораздо опаснее, чем в грамматике»[331]. Откладывая системные реформы, политики левого центра лишались динамики, необходимой, чтобы закрепить даже немногие уже достигнутые результаты. Их понимание проблем, определяющих развитие текущей ситуации, становилось размытым, а главное (и самое опасное) оказывалось заслонено множеством сиюминутных мелочей, с которыми приходилось иметь дело. Реформирование общества заменялось текущим управлением и администрированием. Но в этом качестве левые как раз уступали консерваторам. Утрачивая первоначальный импульс, не думая о себе в категориях исторической миссии, живя по правилам системы, которую сами же отрицали, эти политики не находили в себе моральной опоры, чтобы сопротивляться многочисленным соблазнам, порождаемым властью. Они коррумпировались порой даже быстрее, чем функционеры традиционных правых партий. И чем менее острой была конфронтация, тем с большей легкостью олигархия в итоге добивалась реванша.
Своеобразным утешением служит то, что и возвращение к власти правых (в отличие от Европы середины XX века) оказывалось нестабильной тенденцией. Оно сопровождалось очередной волной антисоциальных мер, вызывавших к жизни новую волну протестов и открывавших путь к власти новой группе левых политиков (а иногда и дававших второй шанс представителям прежних администраций, как это было в 2021–2022 годах в Аргентине, Боливии, Бразилии).
И хотя чередование партий у власти является безусловным достижением демократии, смысл политической борьбы для левых состоит вовсе не в том, чтобы сформировать очередное правительство, немного менее буржуазное и чуточку более прогрессивное, чем предыдущее. Если не ставится вопрос о собственности на жизненно важные для общества ресурсы, если нет даже попыток увеличить роль общественного сектора в экономике, все сводится лишь к обеспечению государственной благотворительности и если трудящиеся не получают доступа к принятию решений, пребывание левых во власти заканчивается очередным поражением.
В 2021–2022 годах левые снова одержали ряд значимых побед. Президентские выборы в Перу закончились торжеством бывшего школьного учителя Педро Кастильо, кандидат чилийских левых Габриель Борич стал главой государства, опираясь на энергию массовых протестов, незадолго до того прокатившихся по стране. А главной сенсацией континента стал успех бывшего партизана из повстанческой группировки М-19 Густаво Петро на выборах в Колумбии. Показательно, что все эти победы были достигнуты на фоне резкой поляризации в обществе, когда кандидату левых противостоял представитель крайне правых, причем успех Густаво Петро, как перед тем и успех Педро Кастильо в Перу, обеспечен был незначительным перевесом голосов. Да и в Чили, где Борич набрал во втором туре 55,87 %, его преимущество было не особенно впечатляющим. В октябре 2022 года Игнасио Лула да Силва, который уже дважды избирался в Бразилии президентом от Партии трудящихся, победил Жаира Болсонару и вернулся к власти. Но опять же победа далась Луле с большим трудом, а перевес голосов был ничтожным, менее одного процента. В органах законодательной власти Бразилии левые так и не получили большинства.
Результаты этих, казалось бы, успешных, кампаний показательны. Оказавшись перед выбором — кандидат левых или представитель крайне правых, народы раз за разом выбирали левого. Но незначительность перевеса, с которым были одержаны эти победы, неслучайна. Центристский электорат «просел», однако в то же время наблюдалась и растущая апатия части населения. Анализируя произошедшие в латиноамериканских странах перемены, российский исследователь Людмила Дьякова констатирует, что речь идет «о начале процесса маргинализации центризма как идейного течения, о том, что значительная часть общества „устала“ от него и стремится к обретению яркой политической идентичности на правом или левом фланге»[332]. Таким образом, успехи левых оказывались побочным продуктом кризиса институтов, порожденного неолиберальной политикой. Старые партии, центристские и умеренные, теряли влияние. Вакуум частично заполнялся более радикальными силами, а частично так и оставался незаполненным. Зияющая пустота в центре политического спектра свидетельствует о неспособности каких-либо политических сил мобилизовать обывателя, растерянного и дезориентированного. Политика свелась к противостоянию радикальных меньшинств, оставляющему значительную массу граждан безучастными.
Таким образом, успехи левых оставались всего лишь шансом на перемены, одновременно порождая новые опасности. В условиях кризиса институтов побеждает не альтернатива, а неопределенность. И это в значительной степени относится не только к Колумбии, но и к Франции, где парламентские выборы прошли почти одновременно с президентскими выборами в Колумбии, но не дали большинства ни одной партии[333]. В Чили правительство Борича не смогло добиться принятия новой конституции, разработанной при массовом участии граждан. Этот демократический
