В тот день Дж. Б. Смиту исполнилось двадцать два. Он пережил свои худшие страхи, но, судя по письмам, настроение его делалось все более мрачным. После августовской встречи он говорил о том, с каким удовольствием перечитал «Мабиногион» и предостерегал Толкина, что его титул «Сказителя ЧКБО» под угрозой: на него покушается Кристофер Уайзмен (в письмах разглагольствовавший о том, как «нашел в камберлендской глуши бразильский браслет с жуком»). Но вскорости Смит уже снова сожалел о том, что упустил свой шанс сойти с ума; его тяготили сожаления и бремя ответственности. «Пожалуй, я заглушил бы эту горькую ноту, если бы я ощущал, что делаю сейчас хоть что-то мало-мальски сто́ящее, – писал он. – Однако ж, сдается мне, убивает меня именно что бессмысленность происходящего». Теперь письма его сводились к нескольким фразам – он либо умолял друга прислать о себе весточку, либо мечтал вырваться на свободу. «В моей отяжелевшей голове уже зарождаются мысли об отпуске. Нет мочи ждать! – как говорят в Ланкашире. Он мне уже дважды снился; наверняка на третий раз сбудется наяву». Толкин тоже жил в предвкушении отпуска, который неизменно маячил в самом ближайшем будущем, но сейчас ему приходилось еще тяжелее, чем Смиту. Если август был ознаменован «всеобщей усталостью», то октябрь, по всей видимости, истощил последние силы. «Случалось, что от постоянного недосыпания люди едва не лишались рассудка», – вспоминал Чарльз Дуи. Все вокруг тонуло в грязи и слякоти, дули пронизывающие ветра – очевидцы «поражались, что плоть и кровь способна такое вынести».

Час «Ч» для начала штурма толкиновским батальоном траншеи «Регина» был назначен на четверг, 19 октября, вскоре после полудня, но когда в четыре утра фузилёры наконец-то засели в Гессенской траншее с запасом ручных гранат и мешков с песком, им пришлось разворачиваться и возвращаться обратно на Овиллерский пост. В среду лило ливмя, потоки дождя не прекратились и в четверг утром, так что нагорье превратилось в трясину. Ясно было, что нейтральная полоса сейчас – непроходимое болото. Телеграфные линии отрубились, а использовать зрительную сигнальную связь в плохую погоду было невозможно. Штурм отложили на сорок восемь часов. Однако три дозора предприняли вылазку – удостовериться, что вражеские проволочные заграждения перерезаны. На сей раз это и впрямь было проделано, да так эффективно, что один из дозоров прошел незамеченным, а второй даже пробрался в «Регину», прежде чем вынужден был бежать под градом гранат.

Утром в субботу, 21 октября, Толкин снова обосновался вместе со своим оборудованием и вестовыми в блиндаже, там, где Гессенская траншея ближе всего подходила к неприятельскому рубежу, расположенному в фарлонге ниже по склону холма, за бугром, вне поля зрения. Порывистый ледяной ветер разогнал дождевые тучи. Ртутный столб упал до рекордно низкой отметки за все время с тех пор, как начался «Большой рывок», сильный мороз парализовал врага номер два – слякоть. Толкину и остальным на командном пункте выдали горячий обед – так же, как и солдатам, стоящим и сидящим на корточках вдоль всей замерзшей трехмильной траншеи: фузилёрам, трем батальонам справа от них и пяти слева. Вокруг царила тишина – насколько вообще может быть тихо на передовой, хотя дальше к западу слышался шум сражения вокруг Швабского редута.

Через шесть минут после полудня заговорили тяжелые пушки и гаубицы. Первые две роты фузилёров выбрались через бруствер в грохот и дым, за ними тут же последовала вторая волна: рота «А» с пристегнутыми на спине лопатами и кирками, а по обоим флангам от них – батальонные гранатометчики. Сигнальщики Толкина шли последними, вместе с третьей волной; тут же солдаты тащили пулеметы и тяжелые траншейные мортиры. В мгновение ока переполненная, узкая траншея почти опустела; фузилёры исчезали за бугром «ничейной земли» и приближались к огневой завесе перед немецкими позициями. Священник Эверз шел с санитарами-носильщиками. Спустя полторы минуты огонь артиллерии сместился вперед и теперь обрушивался прямо на траншею «Регина» напротив толкиновского командного пункта.

Еще две с половиной минуты – и взрывы внезапно сотрясли саму Гессенскую траншею: пробудились тяжелые немецкие орудия. К тому времени траншею заполнили Королевские ирландские стрелки: они переместились вперед с запасных позиций. На противоположной стороне нейтральной полосы к небу взвились сигнальные ракеты, но не те красные, что взяли с собою фузилёры, чтобы обозначить свое местонахождение. Минуты текли. Слева строчил вражеский пулемет.

И тут через бруствер перевалились фигуры во вражеской форме серого цвета – отчаявшиеся и разбитые. В 12:20 Толкин известил штаб бригады, что в Гессенской траншее начали принимать первых немецких пленных.

Деморализованные солдаты 73-й и 74-й частей ландвера были захвачены врасплох, когда фузилёры достигли «Регины». Многие даже не успели выбраться из своих «спален» – ниш, продолбленных в меловых стенах. Там их и захватили – завернувшимися в плащ-палатки в попытке защититься от пронизывающего холода. Взлетели тревожные ракеты, но большинство немцев к тому времени уже сдались и были отправлены назад через «ничейную землю» под их же собственным ответным огнем. А теперь «Королевские ирландцы» выводили пленных из Гессенской траншеи и конвоировали к дивизионному сборному пункту.

Точно напротив батальонного КП горстка защитников еще какое-то время держалась, но наконец и они присоединились к массовой капитуляции. Правее обнаружился более упорный очаг сопротивления, о чем свидетельствовала непрекращающаяся перестрелка и разрывы гранат. Связисты световыми сигналами передали просьбу прислать еще гранат, и «Королевские ирландцы» принялись их подносить. Наконец человек пятнадцать уцелевших с этого последнего немецкого рубежа были отконвоированы в тыл, в Гессенскую траншею. Оставшихся защитников фузилёры добили гранатами и штыками при поддержке пулеметного огня с высоты их же собственного бруствера.

Информация об обстановке на поле боя проходила с задержками. Один из толкиновских вестовых, доставлявший сообщения под немецким огнем, впоследствии был награжден за храбрость. Связист, тащивший батальонную корзину с голубями через «ничейную землю», был выведен из строя, но другой солдат подхватил корзину и из траншеи «Регина» отослал голубя с известием о победе в дивизионный штаб. Фузилёры установили на позициях красные флаги, и в 13:12 Толкин отправил сообщение в штаб бригады о том, что цель достигнута и фузилёры соединились на левом фланге с Верным Северо-Ланкаширским полком. В 13:55 он доложил, что порядки фузилёров сомкнулись с соседями справа. В течение второй половины дня на рубежи вышли и остальные батальоны, одна только толкиновская дивизия захватила более семи сотен пленных. Траншея «Регина» была завалена телами тех, кто не пожелал сдаться.

А на «ничейной земле» остались лежать павшие фузилёры – большинство угодило под огонь своей же собственной артиллерии, когда они пытались продвигаться, держась поближе к «ползущему огневому валу». Капитан Меткалф и еще один командир роты в составе первой волны были ранены, не успев добраться до вражеских позиций. Из Ланкаширских фузилёров сорок один человек погиб либо пропал без вести. Священник Эверз оказал помощь многим из ста семнадцати раненых. «Одни утратили волю к жизни, другие – нет, – говорил он. – Помню, подошел я к одному из тех, кого едва зацепило, говорю ему: я сейчас вернусь с санитарами, прихожу назад – а он уже не дышит. А другие, которым досталось не в пример сильнее, сохранили присутствие духа – и их благополучно вынесли с поля боя». На следующий день забрызганный кровью Эверз наконец-то добрался до Гессенской траншеи и, к немалому своему изумлению, был встречен всеобщим ликованием. Всю ночь он провел на пронизывающем холоде под артиллерийским огнем. Позже он писал: «Есть картина военных лет – призрачный Христос рядом с офицером Королевского армейского медицинского корпуса, помогающим раненому, – ну мне, положим, такого видения не было, но однако ж на протяжении тех часов я неизменно ощущал Его присутствие».