И вот я получил рецензию профессора Л.И. Тимофеева, написанную по заказу издательства.

Первое, что мне пришло в голову, когда я прочитал ее, — что ее написал не Л.И. Тимофеев, а кто-то другой. Я довольно хорошо знал сочинения этого исследователя: они мне никогда не казались оригинальными. Лучшей книжкой Тимофеева была «Поэтика Маяковского», появившаяся в 1941 году; но если к ней присмотреться, становится очевидно: просто-напросто она повторяет некоторые положения Романа Якобсона. Книга Тимофеева о Блоке («Творчество Александра Блока», 1963) не вносит ничего нового после книг В.М. Жирмунского, даже В.Н. Орлова, — порою она кажется карикатурной вульгаризацией своих предшественников. Стиховедческие исследования Тимофеева тем интереснее, чем они более ранние: книжка 1931 года «Проблемы стиховедения. Материалы к социологии стиха» задорна в своей антиформалистичности, но до крайности примитивна: на фоне книг Томашевского, Эйхенбаума и Жирмунского она кажется убого-провинциальной. Тимофеев всегда отличался партийной правильностью; он боролся с формализмом, он пытался выдумать теоретические основы социалистического реализма («Проблемы теории литературы», 1955), превратить ущербную, лишенную многих авторов историю советской литературы в подобие науки («Русская советская литература», школьный учебник 1946 года, множество изданий). Более трех десятилетий именно Тимофеев возглавлял науку о советской литературе — с 1941 года он заведовал соответствующим отделом в Институте мировой литературы имени Горького. Вот в чьи руки попала моя «Материя стиха». Выбор был сделан правильно: враг формалистов, теоретик социалистического реализма, идеолог партийности, разоблачитель «ревизионистских и буржуазных концепций» в западном литературоведении не мог доброжелательно или даже снисходительно прочитать «Материю стиха», — он должен был злиться на каждой странице.

И все же — все же я был уверен, что рецензию написал не он. При всей догматичности Тимофеев умнее, а, главное, грамотнее ее автора. Многие примеры и собственные выкладки даны не к месту — Тимофеев, как испытанный полемист, не позволил бы себе такие сомнительные ходы. Позднее я узнал, что мое предположение было верным: больной Л.И. Тимофеев поручил рецензию одному из своих сотрудников, не слишком образованному, но фанатичному, психически неуравновешенному и бешено целеустремленному карьеристу. В тот момент я этого не знал и лишь мог догадываться. Так или иначе, Л.И. Тимофеев по какой-то неведомой мне причине согласился дать Лесючевскому и Карповой свое имя и свое звание члена-корреспондента Академии Наук СССР, чтобы способствовать уничтожению своего коллеги. Но сама по себе рецензия была написана так слабо, так уязвимо, что ответить на нее, и, кажется, достаточно убедительно, я смог без особого труда.

И все же В.М. Карпова, главный редактор издательства, полностью присоединилась к рецензии Тимофеева: «Мы находим, — заключала Карпова, — что отсутствие в Вашем исследовании продуманной методологии, антиисторизм…» Изящно выглядит это «мы находим»! Кто такие «мы»? Главная редакция «Советского писателя»? Но никто в Главной редакции, в том числе Карпова, рукопись не читал. Л.И. Тимофеев — и тот не читал. Можно составить список лиц, от которых зависела судьба книги, кто авторитетно высказывался по ее поводу, но не бросил взгляда ни на одну из ее страниц:

1) Директор издательства Н.В. Лесючевский.

2) Главный редактор В.М. Карпова.

3) Директор Ленинградского отделения издательства Г.Ф. Кондрашов.

4) Главный редактор Ленинградского отделения А.Н. Чепуров.

5) Член-корреспондент Академии Наук СССР профессор Л.И. Тимофеев.

Все они подписывали бумаги, отзывы, заключения и все — с переиначенных чужих слов, со слов Ю. Андреева и В. Гончарова.

Мой ответ Л.И. Тимофееву я, кроме него и Карповой, разослал многим литературоведам и критикам Советского Союза — разумеется, вместе с рецензией, подписанной «Л. Тимофеев». Никому из моих адресатов я дополнительных эмоций не выражал, но это и не требовалось: десятки ответов, которые я получил от старых и молодых, далеких и близких читателей обоих документов были не вежливой отпиской, а выражением искреннего негодования и удивления: зачем старик это сделал? Ведь он довольно долго держался — почему же он так низко пал? Что посулил ему Лесючевский? Тимофеев стар, ему около семидесяти, пора думать о душе, — чего же он, в самом деле, хочет? На что надеется? На собрание сочинений? На звание «Герой Социалистического Труда?» На Ленинскую премию? Большинство подлостей, совершенных на наших глазах литераторами или учеными, объяснялись одной из названных трех надежд. Я не пощадил моего рецензента и послал по такому же пакету нескольким его ученикам; их ответы мало чем отличались от всех прочих.

Сам Л. Тимофеев отмалчивался. Примерно год спустя я решил отвести душу: вышла новая моя книга «Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина», и я послал ему экземпляр с надписью: «Леониду Ивановичу Тимофееву — от благодарного автора».

Иначе, как пощечину, мою надпись понять было нельзя. Но ответ я получил очень скорый. Тимофеев писал из больницы, где ему сделали тяжелую операцию, он с внешним миром пока не общался; накопилась почта, он никому не отвечает. Но мой подарок таков, что он, Тимофеев, не может не сказать, как тронут и взволнован. Письмо кончалось словами: «Вы проявили щедрость души. Благодарю Вас!» Ошибаюсь ли я, видя в этом необычном письме тень раскаяния?

В.М. Карповой я послал мой ответ Тимофееву и еще весьма обширное письмо — ответ ей. Оно кончалось словами о том, что я буду продолжать борьбу. (Приложение 6.)

А время шло, рукопись лежала без движения уже третий год. В. Озеров, прочитав посланные ему материалы, сказал Орьеву: — Тимофеев — фигура сильная, он почти академик. Против него бороться трудно.

— Но за рукопись Эткинда, — возражал А.И. Орьев, — высказался в свое время и полный академик. Вы ведь читали выступление Жирмунского на обсуждении книги? Да и профессор Степанов — большой авторитет.

— Жирмунский не написал официального отзыва, — возразил Озеров. — Нам нужны рецензии настоящие.

— Но ведь протоколы обсуждения в Союзе писателей и в Институте русского языка Академии наук — документы официальные, — сказал юрист.

— Этого мало, — ответил секретарь Союза. — Чтобы разговаривать об издании, нужны еще рецензии: из Института русской литературы и Института мировой литературы Академии Наук. И, желательно, академиков.

— Значит, заказываем еще две рецензии из обоих эти институтов? — спросил Орьев.

На авторскую чашу весов легло еще два отзыва — очень видных, очень серьезных ученых. На второй чаше — всего-то и было два текста: редакционное заключение и рецензия Тимофеева, и оба они были подобны картонным гирям, которые на ярмарках выжимают мошенники: ложь пуста, невесома. И, разумеется, автор победил. Но знали об этой победе он и его сторонники, читатели так и не прочитали «Материю стиха». Руководители Союза писателей не удосужились внимательно все это рассмотреть: они ездили на международные конгрессы, проводили пленумы и совещания, прорабатывали своих собратьев, оплевывали Солженицына, исключали