– А как ты хотел? Чтобы всё и сразу? – возмутился шеф. – Бывает, агент одну тему годами разрабатывает. И в итоге приходит к отрицательному результату. А отрицательный результат, он что? Правильно! Тоже результат. Изучай его, выслушивай, льсти. Выжидай.

– Да понятно это всё… Но мне ж книжки его читать приходится. А потом эти его программные заявления бесконечные выслушивать. За что мне это? И непонятно главное, что нужно узнать в итоге?

– Спокойствие, только спокойствие! Вот он уже с кем-то тебя познакомить собирается… Нутром чую: скоро дело с мёртвой точки сдвинется.

Глава 2.

Даже в будний день в ресторане почти все столики были заняты. Несмотря на ежевечерние обстрелы, рестораны и кафе продолжали работать, правда, не до определённого часа или последнего посетителя как обычно, а до первой сирены воздушной тревоги.

Позади Даниэля говорили на иврите. Разговор был понятен лишь частично; для того чтобы досконально уловить смысл, знакомых слов не хватало. Малыш прилежно, хоть и через силу учил язык; Карлсон говорил, что агенту нужно уметь вызывать доверие, а при помощи переводчика в наушнике сделать это невозможно – с явным чужаком откровенничать никто не будет. Но одного прилежания было недостаточно, нужна была практика, а в магазине, торгующем русской литературой, её было мало…

Чтобы попрактиковать восприятие иврита на слух, Малыш поставил переводчик в режим «Буквальный перевод» и повернул голову к говорящим.

– Смотри, Моше́. Вот эти, которые матрасы делают, они зачем такие сыны шлюх? – вопрошал старческий звонкий дискант.

– Как сыны шлюх? Почему? – вопросом на вопрос отвечал также немолодой, низкий голос.

– А зачем в матрасе пружины все с острыми концами? Ты не думал?

– Нет? Зачем?

– Глупец, подумай! Вот мы с женой уже лет десять как спим аккуратно. Матраса бы до конца дней хватило. Жаль времени… Но всё равно во сне ворочаемся, а пружины ткань протирают… Пять лет матрасу, а выкидывать опять надо, новый покупать. А хороший матрас сейчас три тысячи шекелей стоит, минимум. Сто процентов.

– Ой-ва-вой! Три тысячи шекелей?! Правда?

– А ты как думал, сладкий? Правда! Три, а то и три с половиной тысячи шекелей. Жаль времени… Что им трудно концы у этих пружин загнуть? Специально так делают, чтоб матрасов своих проклятых больше продавать. Сто процентов!

– Ой не говори, Илай, сыны шлюх и есть. Правда. А с другой стороны посмотри, сладкий. А как им деньги делать? Ну? Времена сейчас тяжёлые, так? Правда. Что за налоги, ну? —поставил Моше проблему с ног на голову.

– Мудрый ты человек, Моше! – вскричал Илай. – Кайф с тобой поговорить, сладкий. Правда. Жалко времени…

Малыш знал, что «Хава́ль аль а’зма́н» дословно означает «Жалко времени», но в речи, в зависимости от интонации, эта фраза хотя и могла быть простым сожалением о потерянном времени, но чаще означала всё что угодно: от «Это возмутительно» до «Как замечательно». А «бен зона» – то есть «сын шлюхи» для израильтянина как «сука» для русского – часто ничего не значащее междометие. Однажды он слышал, как женщина кричала собственному отпрыску: «Шмуэль, абайта, бен зона!», то есть «Шмуэль, иди домой, сын шлюхи!» Присутствие женщин или детей абсолютно не смущает этих людей, если им хочется выругаться. Они как американцы, которые абсолютно не стесняются «фа́ков» и «би́чей» в любом окружении, будь то королева английская с внуком.

А «мо́тек» значит «сладкий». Он поначалу настораживался, когда слышал это обращение, пока не понял, что оно в большинстве случаев не имеет никакой гомосексуальной коннотации…

Наконец явился Писатель. И он был не один. Накануне Бронфельд интересовался, нет ли у Даниэля каких-либо предубеждений против общения с арабами. Даниэль ответил тогда, что имеет полное право оскорбиться в ответ на подобное предположение. Бронфельд умолял его не делать этого и пообещал познакомить с одним «очень интересным человеком». К этому моменту их литературно-гастрономические вечера продолжались уже почти три месяца. Фонтан красноречия Бронфельда с каждой встречей бил всё слабее: литературных тем в разговорах становилось всё меньше, а гастрономических всё больше.

Даниэль поднялся с места, чтобы поздороваться.

– Знакомьтесь! – Писатель был возбуждён и весел. – Амир – Даниэль, Даниэль – Амир.

Рука араба оказалась сильной и сухой. В отличие от Писателя он был серьёзен, улыбался формально. Худ, небольшого роста и довольно симпатичен, даже красив по-своему, по-восточному. Что-то около тридцати, скорее больше. Его легко можно было принять за еврея…

За время пребывания в Израиле Даниэль так и не научился отличать евреев от арабов, пока те не заговорят. Иврит и арабский хоть и относятся к одной группе языков – семитской, но отличаются гораздо больше, чем, например, русский от украинского, поэтому на слух определить нацпринадлежность ему было легче, чем на глаз.

Поначалу разговор шёл туго.

Амир заказал себе морепродукты в сливочном соусе, пил белое вино и в основном молчал. Когда ему приходилось всё-таки что-то сказать, голос его в переводчике звучал сухо и даже угрюмо, но с арабским колоритом, потому что Малыш выставил переводчик в режим «художественного перевода с акцентом говорящего».

Бронфельд терзал слабо прожаренный говяжий стейк под красное и старался быть душой компании.

Даниэль тоже взял стейк и употреблял его с горьким пивом. Он охотно отвечал на обращённые к нему замечания, но инициативы не проявлял.

Писатель попытался заинтересовать сотрапезников рассуждением о том, что литература, фильмы и прочее искусство пропагандируют не только хорошее. Оказывается, авторы сами учат адептов зла, как максимально эффективно противостоять добру, сами пишут для них подробные инструкции. В детстве человек чист и ещё хочет стать на сторону добра, когда вырастет. Он потребляет контент, в котором, конечно же, кроме положительных персонажей обязательно присутствуют ещё и всякие злодеи. Ребёнок сочувствует благородному герою, хочет равняться на него и возмущается поведением подлого антагониста. Но потом вырастает и, к великому сожалению, нередко сам превращается в подлую тварь. (Механизм этого превращения, Бронфельд предложил сейчас не рассматривать). Таким образом, модель поведения преступной, спекулянтской, бюрократической или иной сволочи прописана подробнейшим образом в книгах, которые эта сволочь читала в детстве, и ей остаётся только следовать этой модели, чтобы максимально эффективно противостоять добру.

Эта мысль показалась Даниэлю интересной. Обычно Бронфельд высказывался куда банальней. Возможно, она не его, может, и вычитал где-то, но преподнёс весьма убедительно.

– Точно! А потом мы удивляемся, откуда враги наши знают, как сделать больнее, – подхватил он тему.

– А по-моему, значение искусства в формировании характера и поведенческих реакций сильно переоценивают, – заявил араб и не даже не удосужился аргументировать своё