Шрифт:
Закладка:
Хлопнули дверцы, сияние, тарахтя, поползло назад, и вскоре Лом со Снычом увидели, как удаляющиеся фары прочертили в черном пространстве леса зеленую расплывчатую дугу и сменились двумя красными точками, которые мигнули и растворились в темноте.
– Вот народ, – негодующе просипел Сныч. – Где совесть была, там хер вырос.
– Да хоть бы путный был. А то так – херишко, – вяло отозвался Лом.
Он только сейчас осознал, что испытывает странное щемящее чувство. Во всем теле – зуд, а левая рука словно превратилась в просторный шланг, по которому медленно вытекает сила. И тут Сныч дико вскрикнул, задергался и запрыгал на коленях возле мертвеца.
– Сосет!
– Ша, гнида! – рявкнул Лом.
Он так близко, как позволяла прикованная к жмуру рука, придвинулся к Снычу и наотмашь, что было сил засветил ему по сопатке.
– Лом, за что? – возопил Сныч.
– Пробу сотворил, – объяснил Лом, прислушиваясь к своим ощущениям. – Вроде проканало. Тебе больно – а ему хоть бы хны. Выходит, его не тронь, а нас… Дай-ка нож.
– Не режь меня!
– Да не тебя…
– А кого? – недоверчиво повторил Сныч.
– Дай перо!
– Нет у меня ножа, Лом. Нет…
Лом видел, что Сныч говорит правду.
– Поднимай дубаря, – скомандовал он. – Несем его к багажнику.
– Зачем? – испуганно спросил Сныч.
– Может, инструмент отыщем. Топор, пилу…
– Зачем? – еще испуганней повторил Сныч.
– Руки рубить, дура!
– Не хочу! – прошептал Сныч.
– И хрен с тобой. Сгниешь с целенькими грабками. А я и с культей поживу.
Он грозно взглянул на Сныча, и тот, крякнув, приподнял туловище липуна с земли, стараясь не смотреть на лицо мертвеца, столь близко маячившее в полутьме.
– Выше, – прохрипел Лом. – Если он тыквой о землю чиркнет, тебе же бо-бо будет.
Сныч невольно глянул на покойника.
– Башка! Башку держит.
Голова трупа вовсе не свисала к земле, как он ожидал. Липун действительно держал голову, словно они тащили не мертвеца, а живого человека.
– Нам же лучше. Тащить сподручнее, – буркнул Лом. – Ближе подноси, а то я не дотянусь.
Они внесли труп в свет фар. Липун впервые пошевелился и заерзал. Похоже, яркие лучи пришлись ему не по нутру. Лом разогнулся, потащив за собой, как гирю, ногу покойника, и нащупал замок багажника. Не заперт. Лом откинул крышку и принялся шарить внутри. Багажник оказался набит набросанной кое-как ветошью. Лом ухватил одну из тряпок. На ощупь – кожа. Похоже на рукав куртки. И вправду, кожан… За курткой потянулись сцепившиеся с ней джинсы. Лом, не глядя, вышвырнул шмотки на дорогу и взялся за следующий ком.
– Гляди, – прошептал за его спиной Сныч. – Что это?..
Лом обернулся. Выброшенное им тряпье оказалось не рваниной, а вполне фартовым прикидом. В свете фар блестела черная новенькая косуха с металлическими молниями. Из воротника куртки высовывалось… Лом не сразу сообразил, что это такое. Большая растрепанная малярная кисть? Нет, не кисть. Какой-то скукоженный бурый кисет с приставшей к нему русой волосней…
– Японский бог! – пробормотал Лом.
Теперь он видел, что и из рукава косухи торчит вроде как пустая смятая перчатка из бурой лайки. Перчатка перчаткой, да только пальцы у нее с ногтями. И носки. Белые носки… Свисают из перекрученных штанин джинсов.
Да, не повезло какому-то фраеру.
– А кости-то, кости? – хрипло спросил Сныч.
– Какие кости?
– Почему он такой плоский? Где кости?..
– Где, где… Гад этот их растворяет.
– Ка-а-ак не-е-е-е ра-а-с-с-с-с-с… – шелест был тихим, но оба четко его расслышали. Сныч не сразу понял, откуда идет звук, но потом искоса взглянул в лицо липуну и увидел, что мертвые припухшие губы медленно шевелятся. – Как же не рас-с-с-тво-рять? – выговаривал липун.
Глаза его были открыты и глядели прямо на Сныча с омерзительной ласковостью.
– Вс-с-с-е рас-тво-ряю. И кос-точ-ки тоже…
Сныч взвыл и рванулся назад.
– И кос-точки, и жилочки…
– Заткнись, сука!!! – завопил Сныч.
– И печеночку, и селезеночку…
– Заглохни! Убью!
– И кишочки, и всякую требушонку…
– Деда, замолчи, пожалуйста, – прорыдал Сныч. – Ну будь человеком, замолчи.
– И уд, и мошоночку…
– Дедушка, пожалуйста…
– И язычок, и глазоньки…
– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у… – без слов выл Сныч.
– Тихо ты! – гаркнул Лом.
– У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…
Сныч уже не пытался вырваться и даже не выл, а, стоя на коленях, запрокинул назад голову и безнадежно верещал.
Лом дотянулся и дал ему пинка.
– Аминь!
Сныч смолк. Лом вновь присел на корточки, напряженно прислушиваясь.
– Что?!! Что там? – взвизгнул Сныч.
– Да умри ты!
– И мозжечок, и брызже-ечку…
– Слышишь? – спросил Лом.
Из влажной темноты доносился отдаленный не то шум, не то треск.
– Идет кто-то.
– Медведь.
Лом только головой мотнул: чуши не пори, чекалда.
– Может, человек…
– Ночью в лесу?
Шум приближался. Лому со Снычом вдруг почудилось, что остальные звуки стихли. Словно кто-то мягко коснулся невидимой сенсорной кнопки и разом отключил всю могучую стереофоническую систему ночи. Поплыли и пропали тяжелый приглушенный шепот ветра, уханье филина, электронное свиристенье сверчков, стихла неведомая ночная тварь, стрекочущая на грани ультразвука… Из мертвых динамиков пространства не доносилось ни шороха. «Запорожец», который все это время тихо тарахтел двигателем, поперхнулся – пых, пых… – и заглох. И лишь откуда-то из леса на дорогу надвигался неясный треск, словно через чащу ломился бульдозер.
– Ой беда, ребята!
Лом вздрогнул (на миг он забыл даже про липуна) и уставился на мертвяка. Липун неуклюже барахтался и лепетал:
– Уносите, уносите меня. Кукуй идет.
Вид у него был такой беспомощный, что Сныч торжествующе заорал:
– То-то, гад! Заелозил, как вошь на гребешке.
– Кукуй…
– Ну что кукуй?! Будет тебе сейчас кукуй!
– Кончай базлать, – рявкнул Лом. – Срываться надо.
Сныч вдруг разом опамятовался и задергался в попытках освободиться.
– Пусти!
– Ишь ты, пусти его. Ищи потом ветра в поле… Нет уж, что было, то было, а теперь спасайте меня…
– А хуху не хухо?! – возопил Сныч.
– От кукуя ногами не уйдешь, – проскрежетал липун. – Да и отяжелел я чего-то… На колесах утекать надо.
Треск приближался.
– Бабай, пусти руку, – сказал Лом. – Я вас вывезу. Не то всем кранты. И тебе, и нам.
– Эва как, – плаксиво протянул липун. – И этот туда же… Я отпущу, а ты – за руль и поминай как звали.
– Меня! – крикнул Сныч. – Дед, меня отпусти!
– Слово даю, – сказал Лом.
– На словах-то – что на санях, а вот на деле… – пробубнил липун.
– Слово вора – скала.
– Ну уж этого не знаю, не знаю…
В лесу, совсем недалеко, гулко хрястнуло – словно не ветка сломилась, а целое деревце, и липун торопливо завершил:
– Несите меня в машину, там ослобоню.
– Поднимай его, Сныч.
Они приподняли липуна и поволокли его к раскрытой двери «запорожца».
– Побыстрей, миленькие. Ох, догонит он нас…
Как ни спешили они, но пришлось Снычу пропустить Лома вперед, чтобы он свободной рукой откинул сиденье, потом попятился боком.
– Родненькие, постарайтесь, – стонал липун, тяжким грузом обвисая на руках.
Сныч просунулся в открытый проем, проталкивая вперед голову липуна. И Лому вдруг неуместно подумалось: «Глупо! Несем покойника вперед головой». Запихали. Сныч упал сверху на липуна. Лом откинул сиденье, прищемив Снычу ноги, и скакнул за руль. Прогретый мотор завелся с пол-оборота, но распахнутая крышка багажника заслоняла обзор. Лом выскочил из машины, захлопнул крышку и вновь прыгнул на водительское сиденье.
«Запорожец» ринулся вперед, смяв колесами тряпье, брошенное на дорогу, но тут перед самым носом машины из глухой стены вплотную подступающего к дороге леса начала стремительно выламываться громадная темная фигура. В ветровое стекло ударила гигантская не то рука, не то лапа… Мелькнули кривые когти размером с финку. Переднее стекло мгновенно заволоклось туманной сеткой трещин и рассыпалось. Лом резко вильнул влево, увернувшись от столкновения, и услышал, как страшные когти проскрежетали вдоль борта, раздирая тонкую жесть.
– Батюшки-матушки! Забочит он нас, – всхлипнул липун.
Лом выровнял машину и ударил по газам. На миг ему померещилось, что ухабистый проселок залит вспучившейся квашней, в которой вязнут и едва проворачиваются колеса.
– Ох, не уйдем.
– Проканаем! – крикнул Лом.
Молодецкий этот клик отрезвил его самого. Наваждение рассеялось: «запорожец» не буксовал на месте, а бежал вперед, прыгая по колдобинам.
– Прорвались! – пробормотал Лом, хотя и понимал: ни хера они пока еще прорвались, и до смертинки, как и прежде, три пердинки.
И,
