Боковым зрением он уловил движение в "стеклянном" резервуаре: оттуда будто бы откачивали воду... либо что-то, очень на нее похожее, некую жидкость или густой свет. Затем дверца резервуара отъехала в сторону.

Он все понял.

Он подошел ближе и поймал на руки безвольное обнаженное тело. Ему показалось, что улыбка радости и счастья озаряет прекрасное лицо. В следующее мгновение женщина растворилась прямо на его глазах, исчезла, испарилась.

Он был удивлен, он был поражен. Но недолго. Он понимал, что ему следует сделать... что его опять зовут... что его зовет собственный долг: перед ней и перед ними, перед всеми жителями Земли... И перед собой.

Раздевшись донага, он шагнул внутрь резервуара, который тут же закрылся и вновь заработал. Он ощутил, как что-то плещется у ног, концентрируется, конденсируется; как колонна набирает все больше и больше ЭТОГО, погружая его в искрящийся свет. И вдруг стало так хорошо, так легко.

Смотря прямо перед собой, опустив руки по бокам, спокойно, размеренно дыша, он ждал, пока резервуар наполнится, а провода опутают и подключатся, дабы подарить ему новый смысл существования. Ему многое предстояло увидеть, понять и рассказать...

...Рука повернула регулятор, и зазвучала привычная странная музыка, мелодия из глубин космоса.

А когда она закончилась, приятный, ровный мужской голос сказал известную и ожидаемую фразу:

- Вы слушаете радио "Имагинация".

И все продолжилось заведенным порядком.

Миниатюры

Полина Михайлова

Каштановое варенье

В этом октябре решили сварить варенье из каштанов. Я уже не удивлялась. Лук, тыква, арбузные корки - из чего только в нашей семье не готовили варенье. Но все-таки, варить из каштанов - это варить из каштанов.

Мама, в шортах и короткой футболке, бледная от поздней осени, когда почти растаял августовский загар, уже во вторник стала доставать пустые банки с верхних полок, поднимая руки так, что оказывалась видна ее родинка на бедре. Папа, чинно и бессменно, три для подряд ходил в парк собирать каштаны: нужно было успеть до пятницы, в пятницу варим.

- Они же на вкус, как картошка! Какое же из них варенье? - повторяла я, возвращаясь из школы.

- Зато таят во рту, - отвечал папа и продолжал ходить за каштанами.

Катилось время. Мне не терпелось по самый затылок опуститься в горячий, как кипящий сахарный сироп, момент, когда мы с папой и мамой, втроем, соберемся на кухне. Расставим банки, разложим крышки, очистим каштаны, и...

Наступила пятница. Весь длинный школьный день, длинный настолько, что в него можно спрятать любые мысли, какие хочешь - весь день я лелеяла только одну мысль: уже сегодня мы попробуем каштановое варенье. Однако дело было, конечно, не в варенье. Меня радовала наша с родителями пятничная традиция собираться на кухне, зажигать свечки, пить чай и рассказывать что-нибудь друг другу. Я садилась на колени маме, упираясь виском ей в щеку, и слушала истории - не то былые, не то вымышленные (в ломающемся на стене сером пламени свечи все переплеталось в одно). Щека мамы была чуть волосистой, а кожа тонкой, но жесткой, как органза, сквозь которую просвечивались фейерверки вен. Так бывало обычно. Но эта пятница точно будет волшебной: из-за фантастического варенья.

Когда я (впервые вернувшись из школы не пешком, а на автобусе!) вошла домой, родители меня не встретили. В квартире было тихо, хотя банки, крышки и кастрюли были на столе расставлены.

- Мам, пап?

Мама вышла в коридор и встала, не зная, куда деть руки, как школьница у доски.

- Доча, мы хотим тебе кое-что сообщить.

Тем, кто правда прощается, слово "прощание" чуждо: так, родители говорили со мной об отметках, о неудавшемся каштановом варенье, о том, что мне скоро одиннадцать - о чем угодно, только не о разлуке. Однако, за каждым словом может стоять другое, невысказанное, и, порой, истинное - такой подлинный смысл фраз лучше всего обнаруживают дети. Говоря об отметках (на этой неделе я получила несколько троек), мама хотела коснуться чего-нибудь, что для меня ценно - но чего уже невозможно изменить. Она намекала на то, что тоже не может изменить что-то важное - как полученную отметку; все, что стоит сделать - это получить новую. Говоря о неудавшемся каштановом варенье, родители думали о другом: что не всякая любовь, как десерт, выходит. А напоминание о возрасте (свой возраст я прекрасно помнила и сама) - было напоминанием о моей выносливости и силе.

Сказав все это, пряча "все" за основными словами - папа умолк, а мама добавила то, что можно было бы сообщить однажды, не касаясь больше ничего: она улетает в Израиль. Потому что любит; любит кого-то больше, чем нас с папой.

Папа думал, что это другой мужчина. Но я-то знала, что мама просто любит себя.

Было видно, что папа давно знал о мамином отъезде - я заметила, что у него под футболкой зияет свежая и не осмысленная еще дыра, которая образуется у взрослых от разлук: некоторые носят по две и по три таких. Папа не перебивал маму, но я знала, что он делает это не потому, что он спокоен, а потому, что пробовал ее отговорить, но не смог.

Мама уезжала медленно, тяжко, рассуждая о весе ручной клади, об острых предметах в косметичке и о том, как бы в самолете не заболела голова. Вместо того, чтобы узнавать, какое же на вкус чудесное каштановое варенье - детальнее всего на свете я узнала свои коленки: что в определенных местах цвет перетекает в цвет, а вокруг каждой царапины кожа не ровная, как по неопытности думалось, а такая же точно, что и на подушечках пальцев.

Мама улетела пятничным ночным рейсом, шепнув, что ее больше нет. Папа плакал в аэропорту из-за того, что мы так и не успели сварить варенье.

- Варенье, - сказал он, пытаясь пальцами вдавить слезы обратно. - Мы так и не сварили. Из каштанов.

"Какой пустяк, - подумала я, - а он из-за него плачет".

В субботу я встала в семь утра, папа еще спал. Чтобы он перестал расстраиваться, я решила сварить нам баночку каштанового варенья, всего одну. Я знала, что сделаю это хуже, чем с родителями, но попробовать стоило. Каштаны не давались: очищать их следовало с бежевой "попки", а она надламывалась непросто. Сахарный сироп тоже вариться не хотел. Но это сначала -