— Нет, подожди, — покачал головой отец. — Ты говоришь мне, что помогала Саинкаеу жульничать? Ицара, ты вообще помнишь, что пошла на их гору, чтобы их уничтожить?

— Конечно, помню! — вскинулась я. — Я же тебе всё в письме писала! Там сложно, это не решить одним махом. Я пытаюсь, но пока я пытаюсь, приходится играть по их правилам, иначе я очень быстро обращусь в куст, ничего не добившись!

Отец смотрел на меня как-то странно, словно не был уверен, что я — это я. Наверное, краска на глазах меняла мои черты?

— Ицара, ты пошла на Оплетённую гору, чтобы отомстить. И что я вижу? Мало того, что ты вышла замуж за их невменяемого наследника, который рубит направо и налево, не всегда отличая, где человек, где демон. Мало того, что ты жируешь на их богатствах, как будто так и надо. Теперь ты ещё и помогать им вздумала?

— Да не помогать! Ты слышишь меня вообще? Я же объясняю, если бы они проиграли, они бы тут же меня вычислили, и кто тогда их окоротит⁈

Говорила я с жаром, но в глубине души понимала, что это уже неправда. Чалерм бы справился и без меня. И с турниром, и после. Даже если я вот прямо сейчас прорасту кустом, ему это не помешает.

И отец, видно, почуял мою неуверенность. И шагнул ко мне, словно становясь ещё выше.

— Ицара, ты вытянула смертный жребий. Ты пришла сюда ради мести. А теперь струсила, что за руку поймают⁈

Я попятилась.

— Дело же не только во мне. — Я старалась говорить убеждённо. — Они могли и охотников в расход пустить, даже детей!

— Охотников, которых ты так и так должна была убить? Скажи на милость, ты вообще помнишь, что они — наши враги⁈

— Ну не буду же я детей убивать! — выпалила я. — И потом, это я собиралась, пока мы думали, что они амардавику уничтожили! А она жива! За что мне мстить?

— За что? — Отец развёл руками, словно охватывая весь мир. — А ты думаешь, они там на горе у себя сидят и никого не трогают? Тут по ближайшим деревням люди кустами оборачиваются, об этом ты не знаешь? Или они обыватели, а оттого их жизнь меньше ценится? Или, полагаешь, Саинкаеу на этом остановятся?

Я закусила губу. Знала я про кусты, а как же!

— Отец, но не детям же мне мстить, — тихо ответила я. — Они вообще не знают ничего об этом. Их и не учат толком. Они даже не знают, что их не учат! Думают, так и надо! Там учителя у них сами последний раз на охоту ходили в ученичестве! Я не буду убивать невиновных просто потому, что они попали в этот клан!

— А, то есть, что простой люд гибнет от рук твоих Саинкаеу — это всё хорошо, а если самих Саинкаеу выкосить, то они же не виноваты, так у тебя получается? — Отец уже не говорил, а рычал, и узоры его полыхали ярче моего светильника, делая его похожим на гневное божество.

Я сжала зубы.

— То, что Саинкаеу убивают мирных людей, это грех, разрушающий мировой порядок. Но если их невинных убивать по своей прихоти, разве это не такой же грех? Я им не судья, никто меня не облекал такой властью. Как я могу решать, кому жить, а кому умереть?

Отец помолчал, разглядывая меня в мерцающем свете. В его глазах я видела что-то… оценивающее? Разочарованное?

— Никто такой властью не облечён, — тяжело сказал он. — Никто к тебе не явится и не скажет, мол, иди убивай, тебе можно. Каждый человек сам за себя решает, когда надо взять на себя бремя решения. И это будет грех. Но чтобы залатать дыры в мировом порядке, иногда надо сначала рассечь его ещё больше. И я думал, что у моей дочери хватит смелости принять на себя такую ответственность. Но я вижу, что ошибся. Я вырастил трусиху, которая не смеет выйти на поле боя.

Во мне взревело пламя. Трусихой меня даже враги не называли никогда, а тут родной отец! И главное, за что⁈

— Вряд ли можно считать трусостью нежелание убивать тех, кто заведомо слабее тебя, не находишь? — процедила я.

— Это Саинкаеу-то слабее⁈ Тебе напомнить, какую армию они привели за Ари Чалитой? — вскипел отец. Но я не дала ему сбить меня с мысли.

— Мне нужно выяснить, кто из Саинкаеу стоит за этим, и расправиться с ними, а не сечь направо и налево, как, по твоим же собственным словам, делает Вачиравит. Или мне следует уподобиться убогому, который небесной кабарги от крестьянина не отличит?

— А, так ты и за этого болотного демона заступаешься? Ицара, опомнись! Пока ты тут утираешь сопли тем, кто рушит мироздание, у нас уже скоро придёт нужда ещё человеком пожертвовать! Не хочешь убивать Саинкаеу, так хоть Ари Чалиту из плена выпусти! Как ты вообще можешь жить спокойно, зная, что они держат её в плену?

Настал мой черёд разводить руки.

— А ты понимаешь, что будет, если Саинкаеу лишатся источника махары? — не осталась в долгу я. — Их тысячи, и никто не умеет ни договариваться, ни талисманы рисовать, ни махару беречь! Ты понимаешь, сколько народа они пустят под нож ради своих охот? Да тут в городе живых не останется!

Мы стояли вдвоём в пустом закоулке, похожие с лица, одинаково пригнувшись вперёд и расставив руки, как зеркальные отражения или борцы рукопашной, примеривающиеся друг к другу, и оба равно не готовые уступить.

— Вот и пусть они тут свой город прореживают! Мы своё вернуть должны и о своих позаботиться, а Саинкаеу могут хоть все в ритуальный круг пойти, со всеми союзниками, это уже не наше дело!

Я аж задохнулась. И это говорит мой отец⁈ Отец, который до сих пор в моих глазах практически равнялся вселенскому закону?

— Ты понимаешь, что пока Саинкаеу будут тянуть махару из чаатских крестьян, мировой порядок не залатать? Что на всей земле больше ни одного амарда не родится, пока они бесчинствуют?

Отец нахмурился и чуть подался назад.