– Бежим, – почти без звука шевельнула я губами, механически счёсывая с волос каменную крошку и пыль. – Время… То есть нет, постой, – спохватилась я. – Мне сначала надо исправить одну ошибку.

Взгляд у меня, как намагниченный, метнулся к безголовому трупу. Наверное, это было достаточно красноречиво, потому что Тейт сразу вскинулся:

– Ты не виновата! – выдохнул он, схватив меня за руки. Ладони у него пылали – сухие, жёсткие, очень сильные. – Я тоже слишком поздно их почуял. Наверное, они шли внутри стены.

– Спасибо, – улыбнулась я кисло. Хотелось бы поблагодарить его нормально, но меня всё ещё потряхивало после эпического появления Аринги и не менее эпического исчезновения. – Собственно, это и напоминает о том, насколько мы уязвимы. Особенно поодиночке.

Сказала – и сжала его руки, сильные, жёсткие… и надёжные.

– Ты хочешь попробовать вместе? Как тогда? – уставился на меня исподлобья Тейт. Выглядел он мрачноватым, но мысленно подрагивал в предвкушении, и не потому, что ему не терпелось получить больше силы.

«Хочу быть с тобой одним целым. Пусть бы пока и так».

Меня накрыло жаром.

– Да.

Он закрыл глаза. Уголки губ у него приподнялись – не улыбка, лишь намёк на неё. Я плавно, длинно выдохнула, мысленно концентрируясь, и трансформировала купол…

…мы подходили друг другу безупречно, как детали часового механизма. Каждый удар его сердца эхом отдавался во мне, вдох начинался в его груди – а заканчивался в моей. Мысли и желания перевились тесно, неразрывно, и не понять было, что и кому принадлежит.

Да и не важно это было.

Несокрушимый каркас внутренней дисциплины псионика облёк негасимое пламя Тейта латной перчаткой – не сковывая, но придавая форму. Призрачный маятник резонанса раскачивался всё сильнее и быстрее, увеличивая амплитуду, а затем вдруг исчез, потому что не стало разницы между нами. И тогда мы сорвались с места единым существом – телепатом, который ощущал ментальное пространство на пять километров вокруг как часть себя; живой, страстной стихией, которая прожигала дорогу сквозь скалу.

Наверное, так чувствует себя пущенная в цель стрела, когда она одновременно является и луком, и стрелком.

Приятелю Дорма мы в прямом смысле свалились на голову. Он был не один, а с женщиной; люди, как правило, в такие моменты потрясающе беспечны и беспомощны – маги, как выяснилось, тоже. Я вырубила его вместе с подружкой ещё на подлёте, не встретив ни малейшего сопротивления, и только потом огляделась. Наша с Тейтом синхронизация ослабла, но не исчезла, и его восприятие жутковато преломляло мои собственные чувства – зрение, обоняние, слух. Просторная пещера, в которой лишь на другом конце торчали из стены крест-накрест две сияющие палки, красная и синяя, казалась светлой, как открытая всем ветрам вершина горы ясным полднем. Сотни ярких, объёмных запахов нашёптывали историю о маге, который вернулся из лаборатории после не слишком удачного дня, забросил в угол перепачканную едкой слизью одежду, разругался с женщиной – о, этот узнаваемый аромат гнева! – и демонстративно удалился в купальню, но, спускаясь, поскользнулся, разбил затылок и наконец получил свою дозу утешения и ласк…

Похоже, мы вломились в самый разгар сцены примирения. Мага мне было почти жалко, честное слово.

– Мне тоже, – беспечно согласился Тейт, обходя пещеру по периметру и выискивая опасности – к счастью, пока безрезультатно. – Вот поэтому у меня над домом спит Шекки. Незаметно не проскользнёшь, будь ты хоть кто, – заключил он и, не особо церемонясь, растащил невезучую парочку по разным углам.

Женщина, полноватая, с копной мелких белесоватых кудряшек, выглядела неприлично молодо, лет на восемнадцать, не больше. Тейт заботливо прикрыл её тонким одеялом – и надавил пальцами где-то в районе горла, погружая в глубокое беспамятство. Самого мага он выволок на середину пещеры и присел рядом на корточки, разглядывая.

– Он там живой? – поинтересовалась я в шутку – слишком слабым было дыхание у пленника.

– Да вроде, – хмыкнул рыжий. В глубине его сознания промелькнуло нечто вроде зависти, но в ту же секунду трансформировалось в чувство превосходства. – Хм…

– Что?

– Давно заметил, что среди таких вот высоченных и охрененно красивых – до фаркана неудачников, – заключил он, посматривая на меня искоса и наблюдая за реакцией, хотя в этом не было нужды: мои мысли по-прежнему отдавались эхом в его сознании. – Хорошо, что я мелкий, мм?

– Ты охрененно красивый, а рост тут ни при чём, – искренне ответила я, глядя в бесстыжие синие глаза, прямо на собственное краснеющее отражение.

Тейт фыркнул – довольный, как набедокуривший шрах.

Вообще-то он был прав. Пленённый маг действительно выглядел потрясающе. В Лагоне, насколько я понимала, ценились гармонично развитые, сильные, но при этом компактные тела – никаких бугрящихся мышц, фигуры скорее жилистые, чем атлетичные. Приятель Дорма вполне укладывался в рамки местных стандартов. Да и в моём родном мире за него, пожалуй, дрались бы все модельные агентства – внушительный рост, широкие плечи, одухотворённое лицо художника и пальцы музыканта, просто мечта суровых женщин от четырнадцати до семнадцати. Правда, сейчас мне сложно было испытывать к нему что-либо, кроме жалости – и чувства вины за предстоящее ментальное насилие.

– Надо, Трикси, – вздохнул Тейт, ткнув ему в бок пальцем. – И чем быстрее, тем лучше. Не понравился мне тот взрыв, знаешь ли.

Я хотела спросить, какой взрыв, но вспомнила низкий гул из недр горы – и вздрогнула. Время действительно играло не на нашей стороне. Если Аринга наткнётся ещё и на Итасэ с компанией… Пожалуй, эти трое сумеют одолеть даже мастера, особенно если Лао достанет наконец козыри из рукавов, но шум поднимется такой, что легче будет снести гору целиком, чем скрыть следы нашего пребывания здесь.

Не разрывая связей с Тейтом, я сконцентрировала купол – и вонзила ментальную иглу аккурат посредине лба нашего прекрасного и жалкого пленника.

…шрах, как же он ненавидел весь мир!

Пожалуй, такая концентрация мерзости – даже большая редкость, чем подлинная добродетельность. Всё-таки человек изначально стремится к тому, чтоб стать хорошим, и не только из-за общественной морали или кем-то установленных правил. Почти у любого есть внутри стержень, голос, пылающий огонь – каждый эмпат, впервые ощущая это в чужом сознании, даёт собственное название. Нечто, заставляющее испытывать стыд не только за неприглядные поступки, но и за мысли; нечто, направляющее к развитию, к новым горизонтам, радость и вдохновение – и одновременно нравственный страж.

Так вот, у пленного оно отсутствовало напрочь – зато была иссушающая жажда признания и силы. Он ни мгновения не сомневался в своей исключительности, в праве на