роде тоже был мостом между двумя мирами. Дома он оставался традиционным центральноазиатским деспотом, отличавшимся от своего отца прежде всего тем, что уделял больше внимания личному обогащению, чем политическим проблемам управления страной. Но если Музаффар так никогда и не смог оправиться от шока, вызванного поражением, нанесенным ему Россией, и так по-настоящему и не смирился со своей новой ролью правителя, зависимого от России, то Абдул-Ахад, которому в 1868 году было только десять лет, вырос, принимая новый порядок вещей. В 1883 году он посетил Россию – путешествие, которое его отец так и не совершил, – и был явно заинтересован русской цивилизацией. Когда появление железной дороги положило конец изоляции Бухары, новый эмир внес в свой образ жизни множество западных инноваций. В начале 1890-х годов он велел установить электрическое освещение в своем любимом летнем дворце, расположенном между столицей и Новой Бухарой, и обставил его и дворец в Кермине (с середины 1890-х гг. ставший его главной резиденцией) в европейском стиле, хотя многие русские посетители отмечали в обстановке дворца вопиющее отсутствие вкуса. Кроме того, Абдул-Ахад очень любил развлекать за обедом своих русских гостей европейской музыкой, искаженной почти до неузнаваемости нестройным исполнением его духового оркестра, игравшего в саду. Однако эти инновации не меняли основы образа жизни эмира, который оставался традиционным бухарским правителем. Состав его гарема, по слухам состоявшего из ста тридцати наложниц, постоянно менялся.

Гораздо важнее, чем поверхностные инновации, внесенные Абдул-Ахадом в свой образ жизни, была та роль, которую он начал играть в русском обществе. В декабре 1892 года и в январе 1893-го эмир по приглашению Александра III снова побывал в России, а в 1896 году прибыл в Москву на коронацию Николая II. После этого он совершал поездки в Россию почти ежегодно. Находясь в Петербурге, он останавливался в Зимнем дворце, был принят при дворе, посещал обеды и балы и наносил визиты членам императорской семьи и высшим государственным чиновникам. Вскоре он отказался от традиционных летних поездок в Карши и Шахрисабз в пользу более модных и полезных для здоровья курортов Кавказа и Крыма. К концу 1890-х построил себе виллу в Крыму между Ялтой и императорским дворцом в Ливадии и стал совершать поездки в Россию в элегантном личном вагоне, подаренном ему Николаем II.

Сделавшись привычной фигурой в русском обществе, Абдул-Ахад очень старался снискать благосклонность своих русских хозяев в манере, подобающей восточному правителю. При каждой возможности он преподносил дорогие подарки императору, императрице и другим придворным и членам правительства. Ни генерал-губернатор Туркестана, ни его супруга, направляясь в Европейскую Россию, не могли проехать через Бухару без того, чтобы их не поприветствовал и не развлек либо сам эмир, либо его представитель. Абдул-Ахад щедро раздавал бухарские ордена русским аристократам, военным и гражданским чинам. К ордену Восходящей звезды Бухары, учрежденному его отцом, он добавил два новых ордена – «Солнце Александра» (в память об Александре III) и «Корона Бухары». Начиная с ранних 1890-х годов Абдул-Ахад награждал этими орденами генерал-губернаторов Туркестана, политических агентов, чиновников Министерства иностранных дел и членов дипломатического корпуса от послов до простых вице-консулов, занимавших посты от Лондона до Кашгара. Особенно щедро он награждал чиновников из Самарканда и Ташкента. Эмир также снискал некоторую известность как жертвователь на славные русские дела. Он пожертвовал значительные суммы на русские школы в Новой Бухаре и Ташкенте, на Российский Красный Крест, а во время Русско-японской войны подарил русскому флоту военный корабль «Эмир Бухары», который построил в Кронштадте. Его деятельность убедила некоторых русских чиновников, что эмир искренне любит своих попечителей.

Однако правда была несколько менее приятной. Приобретенный Абдул-Ахадом вкус к западному образу жизни, по слухам распространявшийся даже на употребление шампанского, вопреки мусульманским законам, не повлиял на исконную нелюбовь к его господам-неверным, хотя было бы неразумно проявлять это чувство на публике. Но по меньшей мере однажды эмира застали врасплох. В 1896 году, когда он находился в России по случаю коронации Николая II, к нему в качестве сопровождающего приставили профессора востоковеда-арабиста арабского происхождения Г.А. Муркоса. Эмир и профессор отлично ладили, пока Муркос не подарил Абдул-Ахаду свою книгу о Дамаске, своем родном городе. Эмир начал ее листать, бегло просматривая арабский текст, как вдруг остановился и воскликнул от изумления, ужаса и недоверия, глядя на страницу, свидетельствовавшую, что в Дамаске живут «христианские псы». Муркос не только подтвердил, что это правда, но и заявил пораженному эмиру, что он один из тех самых христианских псов. Абдул-Ахад замер от удивления и ярости, больше от того, что обнаружил свое истинное отношение к христианам, чем от того, что неверные оскверняют своим присутствием священный Дамаск.

Несмотря на свое стремление не потерять благосклонность России, Абдул-Ахаду в то же время удавалось сохранять видимость независимости, которую сама Россия старательно поддерживала. По иронии судьбы, именно в 1890-х годах, когда Бухара превратилась в полноценный протекторат, и пределы ее автономии сжались еще сильнее, Абдул-Ахад начал вести себя как суверенный правитель независимого государства, и с ним обходились соответственно. Казалось, Россия пытается компенсировать эмиру утраченную власть и, возможно, заверить его подданных, что он по-прежнему их властелин. Во время своих визитов в Петербург эмиру оказывались все почести, подобающие главе государства. В начале 1890-х годов в России перестали обращаться к эмиру «ваше высокостепенство», заменив это обращение на более почетное «ваша светлость». К началу нового века «светлость», в свою очередь, заменили на предназначенное для королевских особ «высочество», которое последний раз использовалось по отношению к бухарскому монарху в 1866 году. В ежегоднике Министерства иностранных дел за 1893-й и все последующие годы бухарский эмир значился в списке царствующих иностранных суверенов и глав государств.

Россия еще больше подняла престиж Абдул-Ахада, наградив его орденами (Святого Станислава, Святой Анны и Белого орла) и присвоив ему почетные военные звания (генерал кавалерии, адъютант императора, атаман Терского казачьего войска и командир Пятого оренбургского казачьего полка). Важным инструментом в создании иллюзии суверенности эмира было политическое агентство. После того как в 1902 году сменили Игнатьева, политические агенты не имели такого влияния на эмира, как их предшественники, но не потому, что они слишком узко воспринимали свою функцию, а потому, что важные изменения в русско-бухарских отношениях, происходившие в 1880-х и 1890-х годах, стали свершившимся фактом, и теперь Министерство иностранных дел делало акцент на укрепление власти эмира. Преследуя эту цель, Петербург откровенно обсуждал с эмиром по меньшей мере два из трех последних назначений на должность политического агента, а сами назначенцы были второстепенными дипломатами уровня генерального консула, не имевшими опыта работы в Центральной Азии, которые