стенах огромные яркие абстрактные полотна, забрызганные красной краской, будто кровью. Может, из-за этого такие меры безопасности: тревожные кнопки, камеры видеонаблюдения, направленные на стеклянную крышу, будто с минуты на минуту какой-нибудь бондовский злодей спустится оттуда на канате.

Хотя я все еще не могу представить, как Хелен смотрит сериалы в пижаме, в своем доме она держится намного более расслабленно. На ней черный комбинезон и туфли на невысоком каблуке. На большой бархатной тахте многообещающе маячит распакованная плитка темного шоколада. Двух кусочков не хватает. (Что это за человек, который останавливается на двух кусочках?) Я думаю о том, как напишу об этом маме, но тут же себя останавливаю. Просто она любит такие детали. Одну такую мелочь мы способны растянуть в длинную переписку.

– Так вот, я сказала Эллиоту: «Милый, не отчаивайся. Может, она еще передумает», – приветливо заявляет она, помешивая наши напитки стеклянной коктейльной палочкой.

Я послушно забираю у нее стакан, хотя, по моим меркам, еще слишком рано для алкоголя. Это самый изысканный кубок из граненого хрусталя из всех, что мне доводилось держать в руках. Он будто высечен из звездного света. Из вежливости я делаю маленький глоток и чуть не давлюсь: это один из самых крепких джин-тоников в моей жизни. Я бодро улыбаюсь:

– И не надейтесь. Она не передумает, Хелен. Поверьте мне, я знаю Энни.

– Что ж, у них с Эллиотом ничего не получится. К сожалению, – добавляет Хелен, но в ее голосе сожаления не слышно. Она опускает стакан на зеркальный журнальный столик. – В таком возрасте Эллиоту рано связывать себя узами брака. Как и Энни. У них впереди вся жизнь. – Хелен касается моей руки. Неожиданное прикосновение похоже на легкий удар тока: она не похожа на тактильного человека. Вопреки ее привилегированному положению, в ней чувствуется какая-то социальная неловкость. – Нужно посмотреть правде в глаза, Сильви.

– Наряды к свадьбе выбирать пока рановато, – соглашаюсь я с иронической усмешкой.

Хелен прячет улыбку, но она отражается в глазах, и я невольно начинаю подозревать, что за холодным безупречным фасадом может скрываться более теплая, человечная Хелен.

Приободрившись, я улыбаюсь в ответ. Бывают вещи и похуже молодой матери-одиночки, снова и снова убеждаю себя я, когда мысли о положении Энни заставляют меня в панике подскакивать в кровати – вот как сегодня утром. Есть женщины, которые не могут зачать или страдают от выкидышей, как я, которые тратят тысячи фунтов на безрезультатное лечение бесплодия и готовы себе руку отсечь, лишь бы у них внутри зародилась новая жизнь, и неважно, насколько это будет некстати.

– Что ж, в худшем случае нам придется поднапрячься и найти хорошую доулу – в Челси их полно – и диетолога…

Хелен рассуждает с такой серьезностью, что это даже мило.

– Я прослежу, чтобы она питалась не одними чипсами и голубым сыром, не волнуйтесь, Хелен.

Та хмурится:

– Ладно. Что ж, тогда я возьму на себя финансовое обеспечение ребенка.

Я смеюсь, пораженная ее прямотой. Но, разумеется, она просто не может иначе. Эта женщина любит держать все под контролем. Почему я сразу этого не поняла? И еще я завидую. Я бы тоже хотела щедро разбрасываться деньгами, а вместо этого стала бабушкой, которая развалила семью в самый неподходящий момент.

– Вы, конечно, можете внести свой вклад, Хелен, но я позабочусь о том, чтобы ребенок ни в чем не нуждался.

Она смотрит на меня с сомнением, открывает рот, чтобы возразить, но так и не решается. Потом бросает взгляд на мой полный бокал.

– Вы предпочли бы кофе?

– Если вам не трудно. Простите, не привыкла к алкоголю в дневное время.

– Идемте, – говорит она, слегка смутившись.

Радуясь возможности получше рассмотреть дом, я следую за хрупкой фигуркой Хелен по узкому коридору, украшенному эстетичными черно-белыми фотографиями. Я останавливаюсь полюбоваться, пытаясь понять, что на них изображено.

– Оранжереи?

– Сады Кью! Ночью! – Она не может скрыть свой энтузиазм. Похоже, я поспешила с выводами, когда сочла ее стереотипной богачкой с подтяжкой лица. Между нами что-то едва заметно меняется, словно мы обе вносим поправки в представления друг о друге.

Когда мы доходим до кухни-оранжереи в дальней части дома, меня ослепляет свет с южной стороны. Глаза подстраиваются не сразу. Я моргаю. Потом еще раз. И наконец вижу их. На каменном постаменте рядами стоят террариумы – все разной формы и размера. Десятки растений, запертых под стеклом.

37

Рита

– ГРЕЦКИЙ ОРЕХ? – Робби сжимает кулак, стряхивает скорлупу и вкладывает в ладонь Риты орех, похожий на мозг. Их взгляды встречаются, он медленно сгибает ее пальцы один за другим, словно подтягивает какие-то струны в теле Риты, пока она не начинает чувствовать, что настроилась на его тональность, как музыкальный инструмент. – Там их еще полно. – Робби кивком указывает на величественное дерево, нависающее над его садом. В его глазах отражается пламя костра. – Со мной голодать не придется, мисс Рита.

Она кусает орех, слегка прикрыв глаза. Доводилось ли ей пробовать что-то вкуснее? Совсем не похоже на залежавшиеся горькие орехи, которые они ели на каждое Рождество, беспокоясь за сохранность хрупких зубных протезов Нэн. А это совсем другое. Съесть грецкий орех в лесу! Пока над верхушками деревьев висит золотая полная луна, а у ног сидит собака. Рита будто провалилась в один из романов Лоры Инглз Уайлдер, которые читала в детстве в деревенской библиотеке.

Маленький каменный домик Робби со всех сторон окружен лесом, расположен далеко от дороги и раньше принадлежал его покойным родителям, а до этого – бабушке и дедушке, рассказал он со сдержанной гордостью. Внутри все потертое, но опрятное, блестящее от старости и патины. Рита готова была целую вечность с любопытством рассматривать его мастерскую – постройку, похожую на амбар, выступающую в сад, настоящую сокровищницу, полную досок, станков, пил и шлифовальных инструментов, мясистых брусков ясеня и вяза, которые ждут, когда их превратят во что-то еще, подарят новую жизнь. Но сегодня одна из тех идеальных летних ночей, которую непременно нужно провести в саду. Они сидят на бревне рядом с шипящим костром под небом цвета индиго, украшенным точечками звезд. Воздух такой неподвижный, что свечи, воткнутые в горлышки винных бутылок, не гаснут. Рита сытно поужинала окороком, приготовленным на костре, ароматным и таким мягким, что мясо рассыпалось на вилке. И каждый раз, когда она смеется, внутри плещется пиво. А смеется она часто.

– Тебе не холодно? – Робби нарушает лесную тишину, которая кажется очень интимной, будто созданной только для них двоих, и в то же время