Шрифт:
Закладка:
– Ты еще вернешься туда, мам? – неожиданно спрашивает Энни. – В лес?
Прямой вопрос застает меня врасплох.
– Ну, запись для бабушки мы уже сделали, – говорю я, уходя от ответа. Я знаю, что еще вернусь. Я должна. Но только одна.
Я не могу выбросить из головы эту старушку. Мардж. С ней что-то не то. «Она просто копия…» – сказала старушка про Энни, и эта мысль пугает меня намного сильнее, чем труп, обнаруженный в лесу сорок с лишним лет назад.
Каждый раз, когда я случайно включаю «Фейстайм» или делаю селфи без солнечных очков, я заново переживаю шок: передо мной безжалостное объективное свидетельство того, как я теперь выгляжу. Это постаревшее лицо наложилось на мое, отстояв очередь за правом занять свое место. И дело не только в том, что, как и большинство моих друзей за сорок, я прихожу в ужас, видя подтверждение тому, что мне уже не тридцать три. (Чувствую-то я себя на тридцать три!) Дело в этих незнакомых лицах, сменяющих друг друга с годами. Словно поколения незнакомых мне женщин двигаются обратно во времени. Под моей кожей живет история. И под кожей Энни, разумеется.
Мне вспоминается один день в средней школе. У меня на коленке пластырь намного бледнее и розовее моей кожи – в то время были только такие. Шероховатый школьный стул из красного пластика. И страх перед приближением учительницы, которая попросила всех в классе нарисовать свое генеалогическое древо. И, что еще хуже, она наклонилась над моим плечом, дыша на меня запахом кофе, выпитого в учительской, и спросила, на кого я больше похожа, на маму или на папу. При всем классе. На несколько секунд язык перестал меня слушаться. В голове зашумело. Мне стало жарко и стыдно, как будто я должна была сознаться в чем-то, хотя знала, что ничего плохого не сделала. Поэтому я просто сказала: «Я похожа на саму себя». И затолкала это происшествие – и вопрос учительницы – подальше, не вдумываясь. Я никогда не рассказывала об этом маме.
Но теперь я ругаю себя за то, что не задавала вопросов, пока еще была возможность, вместо того чтобы прятаться за маминым нежеланием говорить о тяжелом периоде ее жизни и за своим страхом перед болью, перед чувством ненужности, таким глубоким, что оно может сожрать меня изнутри, если дать ему волю. Наше взаимное избегание разговоров было похоже на заговор и отлично работало, думаю я, когда шоссе замедляется и стопорится на въезде в Лондон.
– В любом случае слушать звуки леса будет приятнее, чем писк больничного оборудования, – говорит Энни.
В ее голосе слышится усталость. Я бросаю на нее взгляд. Она прислонилась головой к окну, прижав густые рыжие волосы – чьи волосы? – к стеклу.
Меня царапает тревога. Вдруг она сегодня переутомилась? Вдруг я поступила безответственно, взяв ее с собой? Вдруг в своем стремлении поддержать Энни и быть более открытой я зашла слишком далеко? Вопросы бурлят в голове.
– Спи. День был долгий.
Глаза Энни мгновенно закрываются, дыхание замедляется. Она кажется такой юной. И я вспоминаю, какая пронзительная любовь охватывала меня, когда я смотрела на нее спящую в детстве – в этот короткий миг покоя, когда я успевала заметить свою любовь и завернуться в нее, как в одеяло. Я и сейчас чувствую то же самое, ничего не изменилось.
Через минуту мой телефон начинает звонить. На приборной панели высвечивается номер. Незнакомый. Точно не больница: я живу в постоянном страхе плохих новостей. Спам? Лучше не буду брать трубку. Потом мне приходит в голову, что это может быть Джейк. Он попросил у меня номер – я не придумала достаточно веских причин, чтобы отказать. Как-то так.
Я бросаю взгляд на Энни, пытаясь определить, насколько она в отключке. Нет, плохая идея. Она будет возмущена. Лучше не отвечать. Он все равно уже понял, что я безнадежно стара.
– Алло?
– Это я, Хелен. У меня к вам предложение.
* * *
Я стою возле дома Хелен в Челси-Мьюз, пытаясь набраться смелости и нажать на кнопку домофона. После вчерашней поездки у меня ноют верхние позвонки, когда я запрокидываю голову, чтобы посмотреть вверх. Домик какой-то кукольный, довольно небольшой – по крайней мере, в сравнении с соседними особняками, – но идеальной формы, с георгианскими окнами и черными подоконниками. Жалюзи закрыты. Три камеры видеонаблюдения крутятся на шарнирах и смотрят на меня мигающими красными глазами. Я нерешительно смотрю на часы, чувствуя себя так, будто за мной следят. Да, если мы правильно все рассчитали, Эллиот с минуты на минуту приедет в мою квартиру.
– Я отправлю его к вашему дому на такси к десяти часам, – сказала Хелен, объясняя, зачем позвонила мне в машине. – А мы в это время могли бы посидеть у меня и обсудить распределение будущих обязанностей. – Это был не вопрос.
Энни долго упиралась.
– Он просто опять попытается уговорить меня избавиться от ребенка, мам, – сказала она, скрестив руки поверх налившейся груди. Я попросила ее дать ему шанс. – У него уже был шанс, – отрезала Энни.
Я сама так никогда не умела. Сколько шансов я давала Стиву? Очень много. Слишком много.
– Это я, Сильви. – Дверь медленно открывается, и в проеме появляется лицо Хелен. Потом сдержанная улыбка. Гремит цепочка.
Я перешагиваю через порог, и дверь тяжело захлопывается у меня за спиной. Усиленные замки с хрустом защелкиваются.
– Ого, – говорю я, глуповато озираясь по сторонам. Компактный снаружи, изнутри особняк раскрывается, словно ТАРДИС, благодаря высокой стеклянной крыше. – Шикарный дом.
Комплимент явно удачный: Хелен довольна, ее улыбка расширяется, открывая белые зубы.
– Мастерская старого художника. Люсьен Фрейд некогда… – с энтузиазмом начинает она, но тут же осекается, возможно вспомнив намного более скромную квартирку Вэл. – В общем, мне здесь нравится. – Хелен с одобрением поглядывает на мои серебристые босоножки. (Сегодня я принарядилась.) – Сделаю вам джин-тоник. – Снова не вопрос.
Я представляла, что она живет в безликом серо-коричневом интерьере с хромированными акцентами, скучном и дорогом, как в шикарном отеле. Это уже интереснее. Она любит современное искусство. На
