Оставленное ни с чем, мое тело не желало бороться, но разум возвращал мою душу на место, укрепляя союз между ними. И он же пытался вернуть назад мое сердце, несмотря на огромное нежелание совершенно зачарованной души. С каждым взглядом милорда, с каждым словом и очередной победой возрастало его влияние на мои чувства, но разум не прекращал попыток отдалить меня от милорда, вопреки единому стремлению сердца и души приблизиться к его красоте. Сердцу хотелось ощутить тепло его тела и силу мужских мышц, и совершенная красота милорда привлекала мою страсть, еще не готовую разгореться, но уже близкую к тому, чтобы вспыхнуть. Мое сердце было на стороне милорда, а разум готов был сбежать от него на самую далекую звезду, лишь бы не видеть милорда и не слышать его голос.

Мой разум боролся с чувствами и одновременно принимал их, как союзник, а мои эмоции и тело, несмотря на противостояние, находились в полной гармонии друг с другом — и это было самым непостижимым для меня. Я не могла понять, как уживаются вместе мои чувства и разум — два врага и два союзника в одном теле. И я не могла понять, почему мое сердце, готовое поддержать меня в самых сложных решениях, отказывало мне в своей помощи, очарованное красотой милорда.

И все же я первой отводила свой взгляд — так было всегда, ибо смотреть в глаза милорда слишком долго я не могла. Было в них что-то нечеловечески прекрасное и манящее. Они, словно сказочные сирены, притягивали к себе, чтобы уничтожить и погубить. Мое сердце тянулось к бездне, скрывавшейся в его глазах, а разум требовал незамедлительных действий, поскольку осознавал всю опасность милорда и его силу. Мое упрямство было заодно с моим разумом и именно это спасало мою душу.

Милорд не изменился, как не изменилось и мое отношение к нему. Следующий за этим логический вывод мне не понравился — милорд по-прежнему обладал властью над моим телом, а я снова тонула в его глазах, с трудом выплывая на поверхность. И я задохнулась и замерзла от собственных мыслей, словно их и меня поглотила холодная и непрозрачная вода…

Вокруг нас наступила странная тишина, даже птицы перестали петь, словно их внимание было обращено лишь к милорду и его рассказу. Пауза затягивалась, но рассказ имел свое продолжение, и милорд наблюдал за мною, словно ожидал моих возражений. Но я не понимала, к чему он ведет, к тому же воспитание давало о себе знать, и я промолчала, похоронив пару вопросов глубоко в горле, и стиснув зубы во избежание их воскрешения.

Я вспомнила имя художника, но не помнила, чтобы кто-то убивал его любовь. Однако милорд никогда мне не лгал. И если он покопался в архивах и нашел нечто, о чем никому неизвестно, то не в его правилах было раскрывать всему миру скрытые от людей тайны.

А затем он закончил свою мысль:

— Эта легенда занимала мое воображение, Лиина. Я смаковал ее подробности, словно изысканное вино после легкого ужина, и не понимал, пьянею ли я от вина, или легенды, или картины, на которой не видел жизни. Художник написал смерть — одну только смерть, и не было ничего прекраснее, чем живая смерть на его полотне. Я пытался представить себе, что чувствовал тот художник, но в своих грезах видел только тебя и сожалел, что не могу прикоснуться к твоим губам… — Слова милорда падали, словно камни, обещая похоронить меня под лавиной его болезненных эмоций, и мир вокруг меня уменьшился до размеров зрачков его глаз.

Милорд причинял мне боль и раньше, не получая от этого удовольствия, но принимая ее, как необходимость, — один из методов достижения цели. Я знала его долгих пятнадцать лет и знаю, что права в своей оценке. Только не понимала, почему ему не надоедает играть со мной в одну и ту же игру.

— И кем я была в ваших грезах, милорд? — Вопрос вырвался неожиданно, подстегнутый накопившимися страхом и напряжением, которые я не могла больше сдерживать.

Умение ожидать и терпение никогда не входили в перечень моих добродетелей, но милорд мог ожидать годами и был способен на колоссальное терпение и выдержку, овладевая своими эмоциями без видимых усилий, хотя кто знает, чего ему это стоило.

Мой вопрос мгновенно вернул его в привычное состояние невозмутимости и он кивнул мне:

— А кем вы предпочли бы стать? — Милорд перешел на вы и это было плохим знаком.

Мне пришлось предпринять определенные усилия, чтобы не высказать вслух все свои мысли, но сложившаяся ситуация была слишком серьезной и мой неуместный сарказм мог только усугубить ее. В глубине души я чувствовала, что милорд уже принял решение, но никак не решается на последний шаг, способный сжечь за собой все мосты. В этом мы с ним похожи: всегда оставляем для себя возможность вернуться к предыдущей странице и переписать ее заново, а не начинать новую главу. Но для милорда важными были не только собственные поступки, но и мое отношение к ним, а также мое отношение к нему самому. Его же внимание ко мне было просто всеобъемлющим. Милорд влиял на меня независимо от моих желаний, и это влияние заставило проглотить все возможные варианты ответов, промелькнувшие в голове. Не могла же я ответить ему, что предпочла бы находиться отсюда за миллионы световых лет, где-нибудь в другой жизни, в другом времени, в ином измерении, по возможности не в собственном человеческом обличье, так легко узнаваемом. Я многое отдала бы за исполнение этого желания…

Вообще последние годы моей жизни напоминали мне плохо написанную пьесу, читать которую уже не хватает сил. Только из чувства упрямства я пыталась дочитать ее до конца, перескакивая через целые абзацы. Играть же ее на сцене было сущим наказанием, ибо данную пьесу можно было только играть, но не жить ею и жизнью ее героев.

И я и милорд играли уже давно — каждый свою роль, не отступая ни на шаг от неизвестно кем написанного сценария. Вся моя жизнь казалась мне сном: очень ярким, отчетливым, даже детальным, но все-таки сном. И сейчас рядом с милордом, согретая солнечным светом и теплом, под нежно-голубым небом, среди изумрудных деревьев и цветочных клумб я ощущала, как жизнь убегает от меня маленькими бусинками росы, испаряющейся под лучами огненно-рыжего солнца. Стремительные секунды сокращали время — мое время, и мир вокруг меня становился все более нереальным.

На краю жизни я боялась заглянуть в открывавшуюся бездну, потому