— Во-во, у нас- тут, дочка, места… черти водют-ся…

Аля махнула рукой, уходила по тропинке вниз, к реке… Алексей открыл банку, отдал деду Григорию. Тот крякнул:

— Ооо, шипучая, зараза… Моя бабка тоже марушеч-ка была… Ух, жисссть, прокатилась, как колесо… Уж помирать надо, а не хочется, Лексей… Как там батька-то? Генералит все?

— Умер он, дед Григорий.

— Господи! — перекрестился дед. — Он же молодой?… Если со мной… Пусть ему земля будет пухом… Ох-хохох!

— Да, вот такие у нас дела, — щурился от солнца Плахсв.

— А все почему помирают, Лексей, в городе? — спросил дед. — Не по сроку помирают?

— Почему?

— Отрава у вас там: и воздух, и вода, и люди, как собаки, за власть грызуца. Власти все хочут, как девку-целку… Прызыдент со своими все чудит… Ох, чудные дела твои, Господи…

— Дела чудные, отец. Это верно, — согласился Плахов.

— Вот-вот… Бабу берут, а не ждуть, когда, стервь, дасть. Так и власть всласть не дають. Власть, сынок, беруть…

По тропинке с репейниками и лопухами, бьющими по ногам, поднимается Аля. В ее руках венок из ромашек.

Алексей не встречает любимую: он — у машины. Проверяет мотор. Девушка тревожится:

— Что случилось? Мы уже уезжаем?

— Переезжаем, — хмыкает Плахов. — На одну ночь… ближе к сену и звездам.

— Надеюсь, не в графское подземелье?

— Нет, в холопское имение.

— Куда?

— На хутор в степи у реки, — он неопределенно машет в сторону речки. Целует Алю, склонив голову.

Девушка на эту голову нахлобучивает венок из беложелтых ромашек, как терновый венец.

Пронзительно-светлое поле от ковра полевых цветов. Солнце над дальним пролеском и рекой. На холме — хуторок. Старый, островерхий, крепкий еще дом. Почерневшие от дождей и времени сараи. Что-то наподобие изгороди из жердей. Крестообразное, словно распятие, пугало в брошенном, заросшем огороде.

По дороге к хутору пылят «жигули». На подъеме останавливаются. Потом продолжают свой пыльный путь. А по полю к хутору напрямки бежит девушка. Она точно соткана из солнечного света и ромашек. Бежит-бежит-бежит, а машина пылит-пылит-пылит…

— А я первая! Первая! — смеялась девушка, кружа вокруг автомобиля, который въезжал во двор. — Проспорил?!

— Бегаешь, как черт от ладана, — удивляется Алексей, открывая дверцу. — Откуда такая прыть и юношеский задор?

— У меня же первый разряд по бегу, родной.

— Откуда я знал? — хмыкает Алексей. — Теперь буду знать. А дорогу дождями размыло.

— Никогда не спорь со мной, любимый, — смеется девушка. Осматривается. — Ба! Какое имение! Дворянское гнездо!

— Тебе не нравится?

— Наоборот. И потом, глушь. Мы будем здесь жить-поживать. И добра наживать. Я тебе кучу малу… Согласен кучу малу?…

— Согласен. У моего деда тринадцать было. — Вытащил из «бардачка» фотографию. — Алексей Акимович!

Аля внимательно посмотрела на фотографию.

— Ух ты! И ты и он — Алексеи! Ууу, какой мужественный. Хозяйственный. Ты на него, как капля воды… Только без усов.

— И без косы. Отец рассказывал: дед косил, как ХТЗ, трактор такой был… Бог здоровьем не обидел… деда…

— Да и тебя тоже не обидел… Боженька. — Обняла Плахова и постучала ладошкой по его груди. — Ты меня любишь?

— Люблю!

— Сильно-сильно?

— Не на живот, а на смерть!

Ночь. Через щели в крыше сарая мигают далекие хрустальные звезды. На руке Плахова спит Аля. Ее сон глубок и безмятежен, как у младенца.

Алексей слушает ночную тишину, потом осторожно освобождает руку. Девушка смешно и мило чмокает губами, не просыпаясь.

Тревожный луч фонаря. Скрип дверей и половиц старого дома. Шаги человека. Это Плахов. Он что-то ищет. Приподнимает крышку подпола, медленно спускается туда. В подполе — рассохшиеся бочки, цветущий коралловыми отростками картофель. Алексей на ощупь отодвигает тяжелую заслонку. В стене — тайник. Из него Плахов вынимает завернутые в промасленную ветошь тяжелые предметы, затем вытаскивает деревянный ящик-чемодан. Открыв его, проверяет содержимое, цокая языком: в его руке круглые, как лимоны, гранаты Ф-1.

Странный звук будит Алю: вжиг-вжиг-вжиг. В щели проскакивают солнечные шалуны-зайчики, дрожат на досках. Синь неба.

Девушка, вся в сене, выбирается из сарая, зевает. Осматривается. В низинке полуобнаженный человек косит сочную траву.

— Алеша! — кричит она и бежит к любимому. — Доброе утро! У нас что, уже есть корова?

— У нас коза. — Обнимает Алю.

— Какая коза?

— Которая деда Григория. Персонально для нее, — показал на стожок. — Тем более ты, родная, останешься у них денька на два-три.

— Что?

— Так надо, Аленька, — прижал любимую к себе.

— И не подумаю, — вырвалась из объятий Аля. — Что это еще за новости?

— Последние новости.

— Алеша!

— Аля!

— Кому это надо?

— Тебе. А в первую очередь мне.

— Но почему?

— Ты знаешь мою профессию? — строго спросил.

— Знаю… но не до такой же степени, — развела руками Аля. — Чтобы меня бросать.

— Я тебя не бросаю.

— Тебя могут убить?!

— Меня нельзя убить.

— Алеша! Но ведь можно, можно…

— Я, родная, никогда не ошибаюсь.

— Как сапер, — улыбнулась грустно.

— Сапер иногда ошибается. На то он и сапер.

— Алешенька…

— И потом, у меня кое-что имеется. Пошли-ка покажу. — И, обнявшись, они побрели по высокой, густой траве.

Когда двое влюбленных вернулись во двор, Алексей открыл дверцу машины, вытащил с заднего сиденья бронежилет.

— Смотри, какой железный тулупчик… На все случаи жизни… — Плахов натянул панцирь на себя. — Постучи-ка…

— Зачем?

— Стучи-стучи. Постучала: тук-тук.

— Кто там? — вежливо спросил Атексей.

— Это я, Пятачок, — снова грустно улыбнулась Аля.

— Пятачок, не вешай пятачок на гвоздик грусти. — Встряхнул за плечи любимую. — Главное, в город ни-ни… Жди меня, пока не вернусь.

— А если не вернешься?

— Фуу! Пятачок, зачем каркаешь? — Я боюсь за тебя, дурачок.

— Пятачок, ты сам дурачок!.. Я же сказал: вернусь…

— Возвращайся, пожалуйста, я тебя очень буду ждать.

— Вот это другой разговор. — Он расстегнул бронежилет, и девушка уткнулась в теплую, мощную грудь любимого.

И стояли молодые и вечные в солнечном, слепящем кругу. Под бездонным куполом небесного храма мироздания.

* * *

По скоростной трассе мчался автомобиль, номера которого были спрятаны под слоем грязи. Бормотало радио последние известия: на национальных окраинах бывшего Союза продолжались военно-боевые действия.

Впереди тяжелым, предгрозовым облаком нависал город.

В странной квартире, заставленной теле-, радиоаппаратурой, было тихо, темно и прохладно. На узкой, армейской кровати спал человек. Зазвонивший телефон разбудил его.

— Да, е'мать так! — хрипит в трубку.

— Дрыхнешь, Ляпин, — доносится рокочущий голос Плахова. — «Днем спит, ночью летает и прохожих пугает». Это про тебя, дорогой. Голова бум-бум, как разрывная пуля?

— Откуда знаешь?

— Я все знаю. И могу вылечить.

— Как?

— Народным способом. А пока найди Альберто. Передай, что встречаемся у тебя.

— И сообразим на троих?

— Сообразим, алкоголик, сообразим, — пообещал Алексей.

«Жигули» плыли в