– Здесь так много несчастных людей…

– Несчастных?! – не поверила она своим ушам. – Да они все до одного в деньгах купаются!

– Вот я и говорю, – произнес он загадочно и умолк, потягивая свой сок.

И когда Женька уже потеряла надежду услышать толкование, вдруг продолжил:

– Деньги имеют обыкновение наслаиваться между людьми. Многие из тех, кого ты здесь видишь, одиноки просто невероятно, хотя у всех есть родители. Но они разобщены. Они существуют в разных плоскостях и даже не стремятся пересечься, вот что обидно.

Он говорил как священник: произнося вслух именно то, что думал. И печаль в его глазах казалась неподдельной… Женька решила, что никогда не смогла бы открыться до такой степени незнакомом человеку. Разве что маме… Или Свете… А Мишкины родители, похоже, не особенно им интересовались.

Чтобы утешить его, она заметила:

– Независимость – это не так уж плохо.

Но он тут же заспорил:

– Ты ведь не пережила того, о чем говоришь. Свобода такого рода – это вакуум. Свобода от любви, от разговоров, от всего, понимаешь? От всего, из чего состоит семья.

«Ничего нового, – успела подумать Женька. – Но как ему удается произносить банальности так искренне?»

– Многие из этих ребят даже «доброе утро!» не успевают сказать своим матерям, те уже на работе, когда они просыпаются. И потом… Большинство из них обзавелось большими капиталами не так давно. Если б они существовали таким образом с самого рождения, а то… Эти дети не научились жить в вакууме, понимаешь?

Она не понимала. Никогда не жила в вакууме – мать окутывала ее любовью с младенчества. И Женька тоже испускала навстречу нити нежности, которые были прочнее любых денежных канатов. Если иногда и давали трещину, то срастались уже к вечеру, и потом никто не мог вспомнить причины размолвки.

Ей вдруг подумалось, что Мишка клевещет на свою мать. Так многие делают, когда чувствуют себя никудышными детьми. Естественная самозащита.

– Ты что, каждому встречному рассказываешь, какая у тебя ужасная мама? – спросила Женька резко, чтобы у него не осталось сомнений в том, как она к этому относится.

– У меня? – удивился он. – Разве я о себе говорю?

– Но о жизни других людей ты ничего не знаешь! Что они – исповедовались тебе?

Сделав глоток, он опять проговорил уклончиво:

– В какой-то мере…

– С чего бы это?! – Она не могла обуздать злость, та уже рвалась наружу. – Ты тут звезда местная, что ли? Первый парень на деревне? И потом, почему ты говоришь о них как о детях, хотя все они наши ровесники? Лечиться не пробовал? У тебя явная мания величия!

И тут произошло то, чего Женька никак не ожидала. Мишка вдруг встал и вышел так быстро, что она ничего и сказать не успела. Надеясь, что хотя бы за сок уже заплачено, она быстро опустошила стакан и, почему-то опустив глаза, просто не могла поднять веки, как злополучный Вий, выбралась за Мишкой следом.

Но его уже не было. Наверное, его машина стояла у самого бара…

Эта странная встреча зацепила, оставила чувство вины. Человеку, наверное, просто хотелось поплакаться за стакан сока, вышло это у него как-то странно, хотя, в общем-то, немногого он и требовал от нее… При желании могла бы и шампанского попросить, он не отказал бы, надо было только кивать и поддакивать. Светлана легко справилась бы с этой ролью.

«А у меня и на это таланта не хватило. Бездарность». – Женька угрюмо смотрела на пустую дорогу. Когда он успел умчаться? Или она слишком долго лакала свой дурацкий сок?

Она вдруг обнаружила, что окунулась в тишину. В их доме редко бывало тихо – Светлана писала под музыку. И не под «Мурку» какую-нибудь, а под Шопена, Рахманинова… Как они сливались с детективами, Женьке трудно было даже представить, но ее тетке все удавалось.

«А может, мне пошло бы на пользу какое-то время пожить в полной изоляции от звуков, впечатлений, от мира в целом, чтобы наконец расслышать то, что есть во мне. Не может ведь и там звучать тишина…» – думала она, удаляясь от бара, унося в себе недоумение.

До сих пор Женька так и не расслышала, чего просит ее душа, какое будущее ей пророчит. Догадывалась, что многим не удается различить этот сокровенный шепот за всю жизнь. Зачем же тогда жизнь?

Точно знала одно: шуршание купюр не заставляет замирать ее сердце. Хотя вокруг твердили, что богатыми становятся личности, а бедным быть стыдно. Забыли, как беден был Иисус…

Пытаясь вырваться из лап безденежья, Женька вместе с тем не видела ничего постыдного в нищете великих актеров, писателей, художников. Ей было бы стыдно жить в роскоши рядом с такими людьми. Но был ли среди их новых соседей хоть один достойный? Личность?

По дороге домой она размышляла о том, кого назвала бы личностью… И решила, что этот человек должен был отдать миру так много себя, что соприкоснувшимся с этим подаренным стало радостнее жить. Радостнее еще и оттого, что с его помощью они поднялись хотя бы на ступеньку по той незримой лестнице, которая ведет к истинной высоте. Где можно вдохнуть самый свежий ветер…

– Вы совсем недавно разбогатели, да?

Внезапный вопрос выдернул Женьку из своих рассуждений. В каком-то километре от дома она увидела Мишку, стоявшего под березой на обочине. Оно клонилось к нему, это дерево, тянулось плакучими ветвями, и каждый лист дрожал от нетерпения коснуться коротко стриженных волос. Мишка ждал, сложив на груди руки, но вид у него при этом не был вызывающим. Он так приветливо улыбался…

– Разбогатели! – презрительно-глуповатое фырканье. – Слово-то какое… Допотопное. Почему это ты так решил?

– Ты все-таки допила сок…

– А с чего ты взял, что мы все же разбогатели? Может, я приехала из… Балашихи?

– Я видел, как вы переезжали. Да я не выслеживал, не смотри так! Мне нравится бродить повсюду. А от вашего дома неплохой вид.

– Ты художник?

– Я похож на художника? – Он чуть отвернулся, и его щека опять покрылась светящимся жаром рисунком.

– Вообще-то, нет. Слишком ты бритый для художника. Я представляю их похожими на хиппи шестидесятых.

– Тогда почему же ты решила, будто я художник? У меня откровенно безумный вид?

– Ну…

– Можешь считать меня художником. В общем-то, это не будет неправдой.

В этих его словах чувствовался привкус зазнайства, но на этот раз Женька не стала протестовать. Слишком хорошо помнила то ощущение паники, что стало бешено пульсировать внутри, когда