Молчит Наталка. Не желает говорить.

– Ой, ли? Что-то Анюта хмурая! Баловались?

– Да…

– Подите и ее обнимите, да поцелуйте! Две, ведь, матери у вас, шалуны! Помнить надо!

Ласковыми растут Пашины дети. Даже с перебором. Анюта хмурится, принимая ласку от племянников.

– Трудно вам будет…

Пророчит Анюта, сама того не желая. Откуда ей знать, что каждое слово вес имеет. А сказанное раз, да в сердцах, может и сбыться…

Загремело, пугая, и дошло страшное до деревни…

Зло на пороге…

Полыхают поля.

А Вера, не боясь ничего, на пути у беды встает.

– Нельзя! Не троньте! Хлеб ведь это!

И, странное дело, не трогают ее. Бьют только сильно. Так, что падает в беспамятстве у края поля она, обнимая руками свою землю, в которую верит больше, чем в себя саму…

И идут дальше, неся огонь и страх. Заглядывают во двор Анюты.

– Прочь!

Маленький Сашка встает перед сестренкой, защищая ее, и летит на землю, совсем, как мама часом раньше. Короткий всхлип, и хмурится ударивший его.

– Кричи!

Слезы катятся, предатели, да только Сашка мотает головой.

– Нет!

– Забери его!

Короткого приказа, отданного ей, Анюта не понимает. Не доучилась ведь в школе. Не до того было. Каким-то звериным чутьем понимает, что делать надо, и встает на колени посреди двора, обнимая разом ребятишек.

– Не тронь их! – склоняет она голову.

Да вот только нет в этой покорности ни страха, ни слабости. Гордость есть. Да такая, что бьют и ее наотмашь, с руганью да злостью:

– Не сметь!

Но не молчит небо. Слышит шепот Веры, очнувшейся у горящего поля.

Дана команда, и идут дальше те, кто несет зло, еще не зная, что совсем недолго им осталось.

А Анюта хватает племянников и бежит. Сама не зная, куда. Спасти, уберечь – единственная мысль и забота. Ведь упустила из виду детей, пока прятала провизию для партизан в подполе. И, получается, что Сашка из-за ее глупости героем стал. Если бы не он, то нашли бы тот закут…

И тогда – беда…

Не сразу замечает Анюта, что Саша молчит. Плачет Наталка и теребит тетку.

– А-а-а…

А та летит по деревне туда, где темнеет край леса и стелется дым. Там Вера… Там помощь…

Только Вере самой бы кто помог…

Поднимается она на ноги и рыдает в голос. Горят хлеба. Полыхает надежда…

Но нельзя медлить! Еще чуть и перекинется пожар на крайние избы.

И Вера бежит.

Не чуя ног под собой и не замечая, как темнеет, меняя цвет, ее платье. Косынку она где-то потеряла, и волосы ее сбились в колтун, а алая струйка, стекающая по щеке, становится все шире и шире…

– Вера!

Анюта падает на колени перед ней, задыхаясь.

– Живые… – Вера тянется к сыну, и тьма накрывает ее.

Судьба, стоя рядом с нею, склоняет голову, и тянет край черной вуали, укрывающей ее с головы до ног, закрывая свое лицо.

Нет и не может быть утешения для матери, потерявшей сына…

И снова теплится лампада в ночи. И снова стоит Вера на коленях.

– Прости мне, Господи… Не уберегла…

И бьется в истерике Анюта, чувствуя свою вину. Ведь это она, а не Вера была рядом. Она не досмотрела…

Но Вера и тут удивляет ее.

– Не надо… – обнимает она золовку. – Не твоя это вина!

– Нет мне прощения! Неужели забудешь ты такое?! Неужели сможешь жить под одной крышей со мной после того, как я… Сама же каешься, хоть и не виновата ни в чем! За что прощения у своего Бога просишь? Ведь на меня детей оставила… Поклоны бьешь… Где Он был, Бог твой, когда Сашеньку… Куда смотрел?! Что видел?! Почему не заступился?! Не уберег его?!

– А про то не тебе судить! – темнеет лицо Веры, и Аня сжимается в комок.

Такой невестку она еще не видала. Вера словно вырастает на глазах. Чудится Анюте какая-то грозная, но светлая сила в ней. И пугает, и греет эта мощь одновременно. Как возможно такое? Загадка… Но чует Анюта, что для силы этой ни преград, ни страха – нет.

И быть не может…

Но, что это за сила и почему дана она Вере – не понимает Аня. Лишь чувствует, что с нею лучше не спорить.

– Не бери на себя чужого, Анечка… Не надо… Не твое это зло… Не ты его творила… И Бог судья тем, кто это сделал…

– Неужели ты простить такое способна? – ахает Анна.

– Нет, Анюта. Не святая я. Это ведь сын мой… Да только тебе мне прощать нечего. Уразумела? Не твоя вина!

– Как жить, Верочка? – утыкается в колени невестки рыдающая Анюта. – Будет ли конец всему этому?

– А как же! – голос Веры вдруг меняется, и Анна от изумления даже плакать перестает и поднимает глаза на подругу.

Что это с Верой?! Уж не помутился ли у нее разум, если улыбается она тогда, когда сердце на части рвется?

Но улыбка у Веры еле уловима, а в голосе столько надежды, что Аня невольно теряет дыхание, обретая то, что казалось, никогда не поймет.

– Будет, Анечка… Все пройдет… И Паша вернется. И Наталочка заговорит… И тебе будет счастье…

– Какое, Верочка?

– А какое ты хочешь – такое и будет!

– Да мне бы хоть какое…

– Значит, для начала, простое. Бабье. Дом – полная чаша, муж любящий, детишки. Все будет! Вот справимся мы с этой напастью и будем жить… Какой дом ты хочешь, Анечка?

– Большой, светлый, и… С котом на крыше…

– С котом? – Вера не отрываясь смотрит на лампадку.

Та горит ровно-ровно, освещая выскобленные полы и стол, резную кровать, сделанную когда-то руками деда Ани и Павла, на которой спит сейчас Наталка.

И тишина баюкает печаль, переглядываясь с судьбой.

Что скажешь?

А судьба молчит. Нечего ей пока сказать. Но все-таки откинула она черную вуаль с лица, гоня тоску. И глаза у нее такой же синевы небесной, как и у Веры.

– Если Паша вернется, то сделает мне такой флюгер на крышу. Обещал…

– Когда вернется… – поправляет золовку Вера. – А раз обещал – так сделает! – Вера не утирает слез, чтобы не тревожить Анюту. Они льются свободно и вольно, даря облегчение душе, но не забирая с собой боли…

Еще год мимо. И другой…

Идет время, чеканит шаг… Ему дела нет до страстей человеческих. Знает оно, что каждому свое. Кому печаль, а кому радости мешок с довеском. Не по заслугам, а по воле судьбы. Кому захочет –