Шрифт:
Закладка:
В зале поднимается гомон облегчения и радости, будто на пиру.
Неважно, насколько ты уверена в результате; все равно, услышав его, оказываешься не готова.
Будто учитель в школе отмахивается от объяснений, почему ты опоздала в школу.
Будто действия Стоуна были неважными. Незначительными. Ничтожными.
Будто это совсем пустячное дело, что он убил Адэйр. Бабуля встает, как если бы закончила свои дела в церкви, проповедь завершена и говорить или делать больше нечего. На ее лице ни тени злости или тревоги.
— Без рассмотрения? — ору я. Это безумный, ошеломляющий звук, от которого все в зале мгновенно замолкают.
Все пялятся на меня, будто я лишилась своего чертового разума. Может, так и есть. Шериф Джонс смотрит на меня как на дикое животное, которое сорвалось с цепи. Кровь кипит. Ноги несут меня вперед — есть у них привычка так делать прямо перед тем, как я совершу какую-нибудь глупость.
Надо было взять с собой нож.
Или пистолет дяди Дуга, если бы знала, где его спрятала тетя Вайолет.
Я вытаскиваю проклятое яйцо из стаканчика и крепко сжимаю его. Другая рука ищет в сумке мешочек.
— С тобой, как поступил ты! — Неистовый гнев и слюна брызжут у меня изо рта. Несущей проклятия наперстянкой я яростно тычу в Стоуна. Он, спотыкаясь, отступает назад, когда я перелезаю через лавку.
Он слишком медлит и не успевает.
Правой рукой я разбиваю яйцо и размазываю его по лицу Стоуна. Левой — взмахиваю мешочком силы, и крошечные щетинки шиповника застилают ему глаза, словно туман.
Я с хрустом ударяюсь щекой о деревянный пол зала. Я чувствую запах одеколона после бритья и сигаретное дыхание шерифа, когда он наваливается на меня сверху.
— Проклятье! Девчонка, я же говорил не делать глупостей.
Он коленом прижимает меня к полу, заводя мне руки за спину. Металлические браслеты со звяком оборачивают запястья.
— Ублюдок! — Я дергаюсь и вырываюсь из удерживающих меня рук. — Ты заплатишь за то, что сделал! Заплатишь, твою мать!
Будто лучик солнечного света, я ловлю короткий взгляд Стоуна, прежде чем шериф вздергивает меня на ноги и выталкивает из зала.
Кроваво-красные ошметки яйца стекают по его щеке и пачкают дорогую белую рубашку. Воздух тухнет от его гнили. Стоун отчаянно трет глаза, крича от боли.
Да придет смерть в твой дом.
Глава 2
Сей благое семя
— Что ж, ты у нас по тупости сравнялась с табуреткой, раз отмочила такую хрень в суде, — сообщает мне тетя Вайолет с другой стороны тюремной решетки.
Естественно, шериф оставил меня гнить в камере на ночь, прежде чем сообщить, что Стоун решил все-таки не предъявлять обвинений. Нападение женщины вполовину тебя ростом с яйцом в руке… ну, будешь выглядеть той еще размазней, если станешь жаловаться. Но каждая секунда в этой смердящей бетонной коробке стоила того, чтобы увидеть страдающее выражение на лице Стоуна Ратледжа.
Тетя Вайолет выглядит отвратительно — лицо покраснело и распухло от слез. Или алкоголя. Или того и другого. Жвачка со вкусом корицы не может перекрыть запах сигарет и водки, въевшихся в ее дыхание.
— Стоун заслуживает худшего, — говорю я ей и сажусь, чтобы потянуться. От спанья на палете из прессованного хлопка, который тут зовут матрасом, моя спина отваливается. Челюсть немного ноет от знакомства лица с полом.
Мы обе кидаем взгляд на приемную, когда слышим приказ шерифа выпустить меня. Заместитель Ранкин с нависающим над ремнем с кобурой пузом кряхтит, вставая со стула. Ключи позвякивают у него на бедре, когда он, переваливаясь, идет по тускло освещенному залу.
— Бабуля злится? — спрашиваю я тетю Вайолет.
— А когда мама не злится? — говорит она мне, прежде чем повернуться к заместителю: — Эй, Дьюэйн. Как твои маманя и ребятки?
Заместитель Ранкин смотрит на нее сверху вниз и не отвечает.
— Ты свободна, — сухо говорит он, явно недовольный необходимостью хоть как-то работать.
— А ты, смотрю, все еще объедаешь маманю, — говорит тетя Вайолет, явно недовольная тем, что ее игнорируют.
Он хмурится:
— А ты, смотрю, все еще прикладываешься к бутылке.
Тетя Вайолет фыркает в ответ, затем скребет щеку средним пальцем.
— Ублюдок, — бормочет она, когда мы выходим. — Не переживай за маму, Уэзерли. Завтра она найдет новый повод погундеть.
Яркое утреннее солнце бьет в лицо, едва мы выходим в комнату ожидания. Моя челюсть сжимается, когда я вижу Стоуна Ратледжа, опершегося на стойку диспетчерской и подписывающего какие-то бумаги. Его жена Ребекка нерешительно топчется чуть в стороне. Она морщит лицо от отвращения, пока обегает глазами комнату. Она цепляется за портфель от «Дуни и Бурк», будто ждет, что ее ограбят.
— Нет, я уверен. Никаких обвинений, — говорит Стоун женщине за столом. — Эта семья достаточно пережила. — Он передает ей бумаги. Боковым зрением он замечает меня и оборачивается.
На щеке царапина. Отлично. Вокруг глаз красная раздраженная кожа от щетинок шиповника, которые я вытряхнула ему на лицо. Еще лучше.
Я прожигаю его своим лучшим взглядом: «Пошел ты».
Глубокая печаль покрывает его лицо, когда он встречается со мной глазами. Искренность этой печали будто пинает меня в грудь и на мгновение сбивает с толку. Пока я не понимаю, что он просто отыгрывает чуткого мэра для избирателей, столпившихся в комнате. Какой козел.
Мы почти переступили порог, когда Ребекка выдает недовольное бурчание, озвучивая то, что все остальные в этой комнате думают о нас… белом отребье.
— Не связывайся, — предупреждает тетя Вайолет, а затем цепляет за локоть и выводит за дверь, следя за тем, чтобы я не натворила новых глупостей.
И двух секунд на воздухе не проходит, чтобы тетя Вайолет не начала шарить в сумке в поисках «Мальборо». Дрожащей рукой она зажигает сигарету.
Мы проходим мимо блестящего белого «Кадиллака Эльдорадо» Ребекки — еще и с откидным верхом. Совершенно неуместный бриллиант короны на фоне помоечных артефактов, припаркованных вокруг него. Тетя Вайолет недовольно кряхтит, увидев его.
— Знаешь, что я слышала? — спрашивает она.
— Что?
— Что Джимми Смуту пришлось тащить драгоценный «Корвет» мэра в мастерскую, потому что кто-то подложил ему банку с гвоздями под шину. — Ее голос полон наигранного удивления. — Кто бы мог такое сделать? — Она хитро смотрит на меня, затем выпускает протяжный клуб дыма из уголка улыбающегося рта.
— Понятия не имею. — Я с трудом сдерживаю ухмылку, садясь в ее машину.
— Уайт устроился на завод «Ласко» в Мерсере, — сообщает она, когда мы выезжаем с парковки и направляемся к дому. — Хорошая работа. Глазом не моргнешь, как он станет
