Бабуля расплылась в лучезарной улыбке, довольная моим страхом.

— Защитить тебя можно только одним способом, дитя. — От блеска ее глаз по позвоночнику пробежал холодок.

Нет. Я затрясла головой. Она обещала наказать, если только я буду неверно использовать свой дар. По щекам заструились слезы.

— Я ничего не делала! — выдавила я, но она только покачала головой.

— Мы должны очистить твою душу от этого греха и освободить тебя от дьявольской хватки. Ты должна искупить вину.

Бабуля пошарила в сумочке и достала оттуда два предмета: чиркнула спичкой и подожгла вороний коготь. Я закрыла глаза и отвернулась, не в силах смотреть. Но я все равно знала.

Голова женщины повернулась на мой плач. Ее красные глаза посмотрели в мою сторону.

— Ты! — невнятно прорычала она. Ее растрепанные волосы прилипли к вспотевшему лицу. Черные вены от выпитого масла пожирателя грехов навек вытатуированной паутинкой разбегались по животу, очерчивая тела ее детей. — Дьявольское отродье, — заплетающимся в злом рту языком сказала дама.

Ветер разгневанно взметнул шторы. О, эта ненависть в ее глазах. Ненависть ко мне.

Бабуля вытолкала меня в холл, велев ждать. Богатая женщина протиснулась внутрь. Дверь снова открылась, и деревянный ящик для картошки остался снаружи.

Женщина выла, пока богатая дама щебетала обещания, что однажды все наладится. Дверь крепко закрылась за нами, а плач эхом отражался от стен.

Разделив тьму с лучиком света, я гадала, наступит ли для нее это однажды.

Мои глаза молниеносно скользнули к ящику и обратно на уродливые обои, которыми была оклеена прихожая. Меня подтолкнуло любопытство. Оно тянуло меня, пока я не заглянула внутрь.

Там, на их крошечных телах, был знак грешника. Выжженный на груди вороний коготь. Такой же, как родимое пятно заговаривающей смерть у меня над сердцем. Бабуля заклеймила их, чтобы Иисус знал — виновата в произошедшем я.

Женщина была права — я была дьявольским отродьем.

Поэтому я сбежала.

Я выбежала из двери и пустилась вниз по дороге.

Я бежала, пока не заболели ноги, а потом пробежала еще немного.

Я бежала, пока соль не высохла на лице, не перестали литься слезы.

Я была гнилой, навсегда гнилой. Покуда мое тело производило масло пожирателя грехов, мне было предназначено такой оставаться. Выдохшись, я упала на колени. Из кармана я достала истрепанное воронье перо, которое хранила на такие случаи. Я свернулась клубочком у дороги, между деревом и пнем, обращая мольбы этому перу.

— Дьявольское отродье, — прошептала я и повторила эти слова мысленно. Приятно было присвоить себе то, кем я была. Подходящее имя для той, которая могла убить самых невинных среди нас.

Загадав желание, я подула на перышко и отпустила его лететь по ветру.

Что-то крошечное свалилось перед моим лицом. Сверкающее, как диски на машине Стоуна. Маленькое золотое кольцо с печаткой и какой-то надписью на ней. Я повернула голову набок, чтобы выровнять взгляд. «Р» с завитушками.

— Не плачь, — сказал молодой голос.

Устроившись как на жердочке на гниющем пне, надо мной сидел мальчик, самую малость старше меня. У него были короткая щеточка волос и черная одежда.

Я улыбнулась ему, благодаря за подарок.

— Уэзерли! — Громкий рявк распугал ночь и заставил меня подпрыгнуть. Голос Могильного Праха имел такой эффект на людей, хоть он нечасто им пользовался.

Черный дымок скользнул над моей головой к усыпанному звездами небу, и мальчик исчез. Я схватила кольцо и спрятала в карман, когда Могильный Прах пришел забрать меня. Он легко поднял меня с земли, будто я была куклой. Его рубашка пахла потом, землей и грядущими бедами.

Наказание бабули должно было меня спасти — этой мыслью я себя утешала. Божьим трудом она мена спасет. Защитит. Если я не буду ее держаться, то могу потерять душу.

Бабуля была права — я должна была искупить грехи.

Фары пикапа пронзали лес, когда Могильный Прах заходил в него глубже. Бабуля ждала возле ямы в земле с Библией в руке и ящиком для картошки у ног.

Стоун и богатая женщина с любопытством наблюдали за происходящим с крыльца. Ветер выл между деревьев. Они обменялись встревоженными взглядами, затем торопливыми фразами, а после сбежали в дом, спешно, будто воры.

Могильный Прах аккуратно уложил меня в сосновый ящик, уже опущенный в вырытую им яму. Достаточно глубокую, чтобы закопать, недостаточно — чтобы навсегда.

— Они отправятся в рай? — спросила я из гроба, когда бабуля передала мне один сверток, затем другой. Я крепко прижала их к груди. Никогда прежде мое масло не забирало кого-то настолько маленького. Они были легче воздуха. Крошки. Крошки, у которых никогда не было шанса увидеть этот мир — из-за меня. Они пахли отвратительно сладко, и от этого запаха меня тошнило.

Бабуля вложила мне в руки маленькую Библию. Я любила ее. Бледно-голубая, с морщинками на корешке от частого использования. Спереди было изображение Иисуса, рассказывающего что-то двум маленьким деткам.

— Они отправятся в рай? — снова спросила я, паникуя из-за отсутствия ответа.

Страх встал комом в горле, и я подавилась слезами. Страх, что я буду виновата, если их души не будут спасены.

Бабулино лицо было непроницаемо, когда она произнесла бессердечную правду:

— Они рождены от греха, совсем как ты. Их не желали. Их не любят. — Ее слова жалили, как всегда.

Может, я не заслуживала защиты Господа. Я ненавижу себя за то, чему послужила причиной. И Господь тоже наверняка будет меня ненавидеть.

— А что, если я буду их любить? Они отправятся в рай, если я стану их любить?

Ее морщинистые губы коварно растянулись поверх желтых с трещинками зубов.

— Ты должна искупить грех, — сказала она вместо ответа.

Затем улыбнулась, не с сочувствием, но с удовольствием. Она была счастлива исполнить свое наказание, довольна возможностью напомнить мне о своей власти.

— Я люблю их, бабуля. Я люблю их, — отчаянно заявила я. Я надеялась, что этого будет достаточно. Чтобы спасти их души. Чтобы спасти мою. — Я люблю их, бабуля, — объявила я от всего своего искреннего сердца. Чтобы доказать это, я осыпала их головки поцелуями. — Я люблю их, бабуля. — Я продолжала повторять это. Продолжала целовать их, хотя Прах схватил крышку от моего соснового ящика. Он держал ее в своих огромных руках, дожидаясь, пока бабуля не отойдет с его пути. — Ты ведь веришь мне, правда? — спросила я ее.

Страх и молитва наполнили каждый уголок моего тела. Если я буду любить их достаточно сильно, может, они попадут на небеса. Если я искуплю грех, может, и я попаду туда. Я крепко зажмурилась,