НП вошел в квартирку, пробежался взглядом по стенам, полу, отмечая, какой лучше режим поставить для пылесоса. Как и всегда, подойдет обычная уборка. Он нагнулся, вынул из-под шезлонга коробку, принялся за работу. Когда закончил, таймер указывал два часа, семнадцать минут до времени приема, он мог посмотреть, по крайней мере, один фильм и еще пройтись по улице. НП предпочитал не пользоваться общественным транспортом, не слишком любил скопления себе подобных, предпочитая им пустынные парки и улицы в неурочный час, подобный нынешнему, когда закончилась пересменка, и работники покидали цеха, не особо вдумываясь в смысл труда, или вовсе отключая подобную опцию в программе, дабы не попасться на тот крючок, что вырвал из привычного мира их творцов, выбросив на пустынный берег, в небытие.

НП не раз ловил себя на мысли: а что случится с ним, когда отец уйдет? Чем он займется, если не сможет найти человека? Он обрывал подобные размышления, стараясь уверить себя в годах жизни Алексея Кузьмича, но выходило не слишком убедительно. Но пока у него тоже есть время, чтоб не разбираться в происходящем, не думать над будущим, жить, как живется, наслаждаясь каждым днем в обществе отца. А потом, вот когда наступит завтра, тогда он и примется размышлять над ним.

И еще этим походил на пациента больницы. Жаль, что Алексей Кузьмич больше не выходит в парк, тут недалеко, он вполне может дойти. Но в последние годы пребывания в стационаре отец напрочь утратил малейшие желания к перемене, они даже не пугали, но вводили его в ступор, выбираться из которого оказывалось тем труднее, чем чаще Алексей Кузьмич оказывался в подобной ситуации. Да и течение лет никто не отменял. Все же, боялся.

Как и его собеседник, отец старался не заглядывать наперед. Проживал день как год, год как век, радуясь имеющемуся, не печалясь упущенному. У Алексея Кузьмича имелся большой опыт в подобной жизни, незавидный, но необходимый. По крупице его перенимал и НП, сближаясь с отцом еще больше.

А ведь когда-то отец с Никитой гуляли в этом парке. Общались, сидели на скамейке, ели мороженое. Алексей Кузьмич редко вспоминал сына, слишком больно, НП и так мог представить их путешествия на основе хотя бы тех данных, что имелись в архивах. И в старом кино тоже. Отец часто поминал то время, сравнивая с тем или иным фильмом, надо полагать, не случайно.

Все так быстро закончилось. Никита учился, схватывая все на лету, кажется, один из последних из рода людского, кто еще пытался переломить историю, переписать, хотя бы только для себя. Ему претила общая праздность, никчемность бытия, он искал себя, то в одном направлении инженерной мысли, то в другом. Пробовал пойти по стопам деда, но быстро охладел, занялся прикладным материаловедением. Чертил, создавал, испытывал. К двадцати годам он стал настоящим инженером, живи на сотню лет раньше, ему бы цены не было.

Зачем-то попытался сравниться с искусственным интеллектом. Это его и сгубило. Как и всех прочих, пытавшихся перед ним, годы или десятилетия тому назад. Люди удивительны, им жизненно необходимо ощущать свою исключительность хотя бы в чем-то, иначе, всему конец. Прежде была вера, потом, разум, теперь... а что теперь?

Смотреть фильм расхотелось, в поведенческих шаблонах серии НП имелась, среди прочих, вот эта оцифрованная человеческая особенность, благодарить за нее или ругать Смольского и его странные фантазии, даже сразу и не скажешь. На производительности, конечно, сказывается, но иногда заставляет открыть нечто странное. Загадку Алексея Кузьмича, ту самую, про римские цифры, он разгадал, когда вот так же присел порассуждать, осторожно распрямляя спину, чтоб не включилась ненароком самодиагностика. Переменчивое настроение андроида, спрашивается, зачем оно понадобилось создателям, но Смольский решительно внедрял в серию все, чем владел сам, всю гамму своеобразной человеческой натуры. И пусть шаблоны эти писали помощники-роботы, не суть важно, его была идея, общее воплощение. НП получились невозможно антропоцентричны, более, чем необходимо для самого сосуществования с родом людским. Потому спроса на продукцию серии и не имелось, то засилье моделей в городе объяснялось, куда как просто - здесь работал и жил сам инженер. Помимо НП-43 тут по-прежнему сосуществовало с другими андроидами, говоря языком разумных механизмов, еще двести сорок пять единиц творения. Чем они теперь занимаются, ведь, в городе проживало всего двенадцать человек. А без людей... НП снова вздрогнул. Мысль, пусть и оцифрованная, но все равно, неприятная, ожгла разум холодком.

Никиту в последний путь провожали уже без отца, Алексей Кузьмич не решился выбраться. Не смог. Наверное, он сам бы не смог, когда...

НП поднялся с шезлонга, решив пройтись, пешие прогулки всегда уравновешивали неприятное шевеление мыслей в программах. Зачем Смольский создал эту серию копией человека? Будто в издевку заставив переживать механических людей то, чем страдал сам. Или чем даже не пытался, но, как в наказание за их недостижимо всемогущий разум, заставил новенькие механизмы вечно переживать те же проблемы, что и прочие люди, возможно, даже в большей степени, нежели оставшиеся человеки. Непременно, чтобы больше, чем оставшиеся, это как наказание за тихий бунт машин.

Хотя этот механический прогресс всего лишь эволюция, не более. Да, происшедшая скоро, почти революционно, она лишь подчеркивала разницу между скоростью обработки данных разумными механизмами и органическими созданиями. Между искусственной эволюцией и естественной. Между одним обществом и другим, между каждым из индивидов, разницу тем существенную, чем дольше сосуществовали оба вида, чем плотнее общались и взаимодействовали. Человечество достигло своего зенита и немедленно обратилось к закату своему, оставив потомкам разбираться со всем, заложенным в их операционные системы, алгоритмы и шаблоны поведения, в их анализ, структуру, способы общения и коммуникативность, во все, чем человек наделил своих слуг, с чем они, после человека, теперь можно сказать и так, остались со своей будущностью.

Он вышел в коридор, прошагал до лифта. Лучше всего сейчас пройтись, размять ноги, как обычно говорил Алексей Кузьмич, давно уже лишенной этой радости. Прежде он частенько гулял в парке, один, как перст, слушал птиц, кормил воробьев, пока те еще оставались в городе. Кто знает, куда они запропастились и почему. Возможно, находятся в поисках лучшей доли, там, где корма больше, где трава зеленее и семена обильней. Люди давно перестали гулять в парках, все они находятся в больницах и хосписах, под неусыпным контролем врачей - гулять в парке для них удовольствие из разряда недостижимых. Не болезни тому виной, не одышка или боли в ногах, как у отца, нет, причина кроется как раз в их доле, последних наследников