— Значит, те… всё-таки придут?

Лейтенант нахмурился. Нелегко отвечать на такие вопросы. А люди спрашивают. Ты же воин, сейчас самый авторитетный человек. Ты должен не только воевать, но и правду людям говорить А правда, люди, ой какая горькая нынче солдатская правда! Разбили нас, о кухне так, для порядка, сказал. А сам не знаю не только, где та кухня, но и где немцы, где свои, куда идти, что делать. Хорошо, что леса вокруг. В лесу бойцу не страшно. Вот объединимся…

— Разбили нас, Марина… Выходим из окружения.

— Так, может, одежду возьмёте? Нашу крестьянскую? — вырвалось у неё. — На всякий случай…

— Нет, красавица, — насупился лейтенант. — Мою форму с меня снимет разве что пуля…

— Извините…

— Ничего, ничего… Нам, солдатам, о другом надо сейчас думать.

— О чём же? — подалась вперёд Марина. — Если не секрет…

— Какой уж тут секрет, — ответил со злой хмуростью. — Должны думать, как в этой неразберихе солдатами остаться. Вот такая, брат, ситуация. Ну, прощайте.

Смягчился лейтенант, улыбнулся Марине.

— Прощайте, — повторила Марина. Стояла молча, но он заметил невысказанный вопрос. Спрашивали глаза, спрашивал румянец на смуглых щеках: «Вернётесь?»

— Вернёмся, Марина… Вернёмся и наведём порядок!

Лейтенант порылся в карманах, нашёл красноармейскую звёздочку, повертел её в руках, протянул Марине:

— Старшому — на память…

Решительно шагнул к калитке.

— Как же хоть звать вас? Гриша будет вспоминать: лейтенант звёздочку подарил. А у лейтенанта есть же и имя и фамилия…

— Есть, как же. Это не военная тайна. Михаилом меня зовут… Швыдак Михаил.

— Счастья вам…

— Спасибо. И вам счастья желаю.

Горько покачала головой.

— Моё счастье пошло в лес по хворост. Да уже, наверное, и не вернётся…

Марина ещё долго стояла у калитки, стояла сникшая вся, пока не услышала голос сына:

— Мама, ушли уже?

— Чего тебе, сынок? — не сразу опомнилась Марина.

— Ушли красноармейцы?

— А-а-а… Уже.

Разжала ладонь, а на ней вишнёво вспыхнула звёздочка.

— Гриша, на…

— Где вы взяли? — заблестели глазёнки.

— Командир дал. Тебе…

— Вот здорово! — Гриша сразу принялся прилаживать звёздочку к своей вылинявшей фуражке. Приколол, надел фуражку и, опустив руки по швам, стал перед матерью как красноармейцы перед своим командиром. Не раз видел в кино, когда красноармейцы рапорты отдавали.

— Сынок мой, сынок… — печально посмотрела на него мать. — Наши в окружение попали… И все мы в окружении.

— А может, они вырвутся?.. Может, отгонят назад? — Гриша заглядывал в материны глаза, ища в них поддержки.

— Может…

НЕОЖИДАННЫЕ СОСЕДИ

Снилось Грише что-то тяжёлое, жуткое. Куда-то он бежал, а ноги точно ватные, а за ним гнался высоченный дядько с железным барабаном. Он так оглушительно бил в барабан, что у Гриши в ушах гудело… Испуганный, проснулся. Но удары слышались наяву.

— Что это, мама?

— Тут, сынок, такие чудеса начались… Выглянь-ка.

Гриша посмотрел в окно, из которого был виден сельсовет. На крыльце увидел Поликарпа Налыгача с топором в руках. Налыгач, широко размахиваясь, бил обухом по большому замку. Замок глухо звенел, но не поддавался. Наконец упал на землю. Поликарп положил топор, обошёл вокруг дома, зачем-то пощупал водосточные трубы. Потом подошёл к витрине, где была приколота газета. Осторожно вынул стекло длинными скрюченными пальцами, внёс в дом. Вернувшись, уставился в газету на стенде, зашевелил губами — читал; видно, не понравилось — мигом схватил топор и с размаха двумя ударами выбил столбы из земли.

— Мама, что он делает?

— Хозяин пришёл…

— Разве это его?..

— Будет его… Чего там, — пожевала сморщенными губами бабушка. — Не думала, не гадала, что времена Налыгачей придут. А они, считай, уже пришли.

Под вечер усталые кони втащили во двор сельсовета две высоко нагруженные подводы. Одной правил, идя впереди, сам Поликарп. На другой сидела, подёргивая вожжи, Федора, наряженная, как в праздник, в девичью синюю юбку. Гордо восседала на тёмном большом сундуке, повязанная цветастым платком.

— Мама, чего это баба Федора так нарядилась?

— Праздник пришёл к ним, — вздохнула мать. — Вишь, и вправду вырядилась как болячка.

— Какой праздник?

— «Ослобонителей» ждут.

— Какие же немцы освободители? — не мог понять Гриша. — Они же наших расстреливают, они же враги. Отца нашего…

— Не для всех враги… Ну, что с тобой говорить, — махнула рукой мать, — молодой ты ещё, зелёный. Да и то сказать: много будешь знать — скоро состаришься.

Эге, пока состаришься, и немцев прогонят, даже следа ихнего не останется. А так хочется всё знать!

Хочется знать столько, сколько их пионервожатая Ольга Васильевна. Она всё знает. Бывало, спросит Гриша, какие ягоды можно есть, — расскажет; попросит объяснить, как с компасом обращаться, — и про компас расскажет… В лес поведёт, костёр разожжёт, песню затянет. А песен много знает Ольга Васильевна! И старинных, и современных.

Как-то она сидела с Сашком, Митькиным братом, на берегу Ревны. Пристально смотрели они на ту сторону. Гриша тоже поглядел. Луга как луга, на лугах пастухи бегают, наверное, в горелки играют, а дальше лес кучерявится. Ничего там особенного не было, чтоб очень уж всматриваться. Не выдержал Гриша и спросил: что вы там заметили? А они посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись.

Хорошо так, по-доброму улыбнулись. И не надо быть взрослым, чтобы по той улыбке понять: «Глупенький ещё ты, Гриша».

А то ещё такое видел Гриша, когда гусей пас. Сплела венок Ольга Васильевна, пустила в Ревну, а вода понесла его, понесла… Тогда Сашко с Ольгой Васильевной вскочили — и за венком. Взявшись за руки, как маленькие. Положил Гриша свои удочки и тоже за ними. А Ольга Васильевна остановила его, ласково, как сестра, погладила белые вихры на голове: «Вернись, ноги осокою порежешь».

Посмотрел, а Ольга Васильевна босая, Сашко — босой. Выходит, их ноги какие-то особенные, осока их не порежет…

В Гришины воспоминания неожиданно ворвались стуки молотков. Мальчишка, будто после сна, протёр кулаком глаза, посмотрел в окно. В вечерних сумерках стучали молотками Налыгачи, навешивая на столбы тяжёлые ворота. «Откуда они их приволокли? Уж не с фермы ли?»

Так несколько дней подряд был слышен стук молотков, скрежет пилы с подворья бывшего сельсовета.

А как смеркнется, выезжали куда-то сыновья Налыгача, а иногда и сам старик с ними. Куда они ездили, неизвестно, только поздно ночью поднимали неистовый лай собаки Поликарпа, будили соседей.

— Собачье подняло гвалт — кого-то носит нелёгкая, — хрипло спросонок бормотала бабушка.

— Носит, — скажет мать и выглянет в окно. — Кого же носит ночью: злодеев, бандюг, конокрадов.

* * *

Грома отгремели где-то за лесами синими, а их Таранивку обошли. Правда, погрохотала артиллерия,