— Прекратите, — говорит Крессида, прищурив глаза, глядя на мое мокрое лицо. — Это не работает. Я все еще чувствую зло, излучаемое ею, — она притворяется озадаченной, глядя на мое испуганное выражение лица.

— Мы должны убедиться, что все ее тело освящено, — она дает указания девушкам, и они быстро подчиняются, срывая одежду с моего тела, пока я не остаюсь почти голой и дрожащей на алтарном столе.

Крессида продолжает смеяться, мои мучения, похоже, питают ее веселье.

Они продолжают обливать меня водой, и вскоре мои зубы начинают стучать от холода.

— Бедная Ассизи, она, наверное, замерзла, — комментирует одна из девушек, и все начинают смеяться.

Обойдя стол, она хватает меня за волосы, разрывая мою прическу так, что пряди сыплются вниз.

— Хм, — начинает Крессида, ее глаза сверкают интересом. Мои глаза расширяются, когда она подходит ближе, ее взгляд устремлен на мои волосы.

Пожалуйста, нет...

Хотя я знаю, что никогда не стану красавицей, учитывая, что на моем лице красуется красное родимое пятно, однако мои волосы — единственное, что хоть немного привлекает внимание во мне. Я о них забочусь и слежу за тем, чтобы они всегда были расчесаны и чистыми. И отращиваю их уже много лет.

Когда я смотрю на Крессиду, оценивающую мои волосы, я уже знаю, чего ожидать. И это меня убивает.

— Пожалуйста, что угодно, только не мои волосы, — шепчу я, надеясь воззвать к ее совести. Но когда она роется в алтаре в поисках ножа, я понимаю, что ее нет.

— Они слишком хорошие, — замечает она, — для такой, как ты.

Она обхватывает руками мои волосы и тянет их вниз, пока кожа головы не начинает гореть от боли.

— Не волнуйся, — шепчет она мне на ухо, — я дам тебе то, что ты заслуживаешь.

Крепко держа меня за волосы, она отрезает их с помощью лезвия.

Я пытаюсь бороться с ней, слезы выступают в уголках глаз, и я хочу, чтобы все это было лишь кошмарным сном.

Но это не так. И когда я чувствую, что лезвие все ближе и ближе к моей голове, то понимаю, что битва уже проиграна.

Я все еще лежу, мои глаза пусты, слезы кончились.

Почему? Почему я?

Некому ответить на мои вопросы и тем более исполнить мое самое заветное желание, — чтобы меня оставили в покое.

Мои мучения продолжаются, когда Крессида встает, самодовольно держа в одной руке мои длинные волосы и размахивая ими передо мной.

Я мрачно смотрю на свою самую ценную вещь, которая теперь уже не моя.

И чтобы продолжить демонстрировать неуважение, она бросает их на пол, как будто это мусор.

Всхлипывание застревает у меня в горле, когда я смотрю на свои драгоценные волосы, лежащие на холодном полу, и внезапно понимаю, что смирилась. Что может быть хуже этого?

Что они могут сделать такого, что причинит мне большую боль, чем то, что у меня жестоко вырвали единственную ценную вещь?

Но когда я наблюдаю за Крессидой и ее группой девушек, то понимаю, что, возможно, забегаю вперед.

Сейчас поздний вечер, на улице уже темно, и единственным источником света в церкви являются свечи, расставленные вокруг алтаря и в проходах.

Каждая девушка берет свечу, и они снова окружают меня, шепча в тандеме какую-то молитву.

Я в замешательстве наблюдаю за ними, но вскоре становится ясно, что задумала Крессида.

— Есть один способ убедиться в том, что дьявол вышел из твоего тела, — она улыбается мне, наклоняя одну свечу, пока горячий воск не соприкасается с моей кожей.

Остальные девушки делают то же самое, и капают горячим воском на все мое тело. Каждый раз, когда воск касается моей кожи, я чувствую жжение, пока он не остывает и не затвердевает. Но раз за разом боль становится все более невыносимой.

— Теперь, девочки, — наконец говорит Крессида, поднимая серебряный крест и держа его за цепочку, — давайте убедимся, что ее тело должным образом очищено от зла, —продолжает она, и зло, о котором она так говорит, смотрит мне прямо в лицо.

Голова болит от продолжительных мучений, но, когда я вижу, как все девушки держат свои свечи под крестом, как огонь нагревает металл, я начинаю трясти головой, пытаясь заставить свои конечности двигаться.

Ухмылка Крессиды усиливается, и она двигает маленький крестик вверх по моей груди, пока он не оказывается над сердцем.

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я ее, впиваясь в нее глазами. Она только смеется.

Она самодовольно прижимает крест к моей коже, ощущение жжения не похоже на то, что было раньше. Мой рот раскрывается в слабом стоне, глаза слезятся от сильной боли.

Она вдавливает крест в мою кожу, пока тот остывает, навсегда оставляя ужасный рисунок на плоти.

Я дрожу на грани обморока, пока она продолжает вдавливать раскаленный металл, уродуя меня.

Я даже не понимаю, когда она убирает его. Не чувствую, когда расстегиваются путы на моих ногах и запястьях.

Я лежу там, голая, страдающая и одинокая.

Девочки давно ушли, но я едва нахожу в себе силы встать и натянуть одежду на свое ноющее тело. Время словно остановилось. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, чтобы прийти в себя, и как я вышла из церкви, направляясь в свою комнату. Я крепко держусь за то, что осталось от моих волос, и прячу их в сумку.

Затем, прихрамывая, возвращаюсь в общежитие.

Совершенно случайно вижу сестру Селесту на обратном пути и пытаюсь заговорить.

— Сестра Селеста, — начинаю я, мои губы дрожат, пока я не начинаю рыдать, рассказывая ей все, что со мной произошло. — Почему? Что я сделала, чтобы заслужить это? — спрашиваю я, икая от избытка слез.

Подняв на нее глаза, встречаю неодобрительный взгляд. Совсем не тот понимающий, на который надеялась.

— Ассизи, — начинает она, ее тон суров, — не могу поверить, что ты придумываешь такие странные истории о своих сестрах, — она качает головой, озабоченно постукивая ногой. — Ты всегда попадаешь в неприятности.

Я? Я всегда стараюсь избежать неприятностей. Почему это я виновата в том, что все меня ненавидят?

Я открываю рот, чтобы сказать именно это, но сестра Селеста говорит первой.

— Я не хочу этого делать, но тебе нужен урок. Ты