Одна кружка попадает мне в голову.

Это должно было вызвать ослепительную боль, но она приглушена моими уже мертвыми болевыми рецепторами. Моя кожа лопается и разрывается, и из нее вытекает еще больше красной жидкости. Она стекает по моему лицу, покрывая ресницы и ослепляя правый глаз.

Отец тяжело дышит, его взгляд прикован к ране у линии моих волос. Медленно его глаза находят мои, и мы смотрим друг на друга в сдерживаемой битве воли.

— Боже! — шепчет он, прикладывая три пальца ко лбу, а затем спускаясь к туловищу, чтобы перекреститься. Затем кладет руку на рукоятку пистолета, и, кажется, решает, убить меня или нет.

Я облегчаю его решение, спрыгиваю с кровати и направляюсь к нему, не сводя с него взгляда. Переплетая свои пальцы с его, достаю пистолет и направляю его себе в голову, холодный приклад соприкасается с моей плотью.

— Давай! — рявкаю я, мой голос дрожит от непривычки. Свожу брови вместе, призывая его сделать это. Убить меня. — Убей меня, — снова произношу я, и его глаза расширяются от шока, а рука крепко сжимает рукоятку, вырывая у меня пистолет.

— Приведи себя в порядок, — бормочет он, выходя из комнаты.

Сделав глубокий вдох, я позволяю себе на мгновение почувствовать разочарование, прежде чем вернуться к трупу доктора.

Отец, возможно, не знает об этом, но он только что оставил мне подарок. И я планирую воспользоваться им в полной мере.

Спустя несколько часов появляются охранники отца и застают меня по локоть в грудной полости доктора, пока я реорганизую его органы.



— Мы не можем позволить ему остаться здесь, Дима, -—шепчет мама отцу, думая, что я их не слышу. Я поворачиваю голову в сторону, мой взгляд прикован к птице, прыгающей по подоконнику.

Я знаю, что меня не хотят видеть в доме, и все дали понять, что не желают делить со мной пространство. Не то чтобы я их винил, поскольку заметил страх в их глазах, когда они смотрят на меня. Они все боятся, что я сорвусь, но даже этого страха недостаточно, чтобы заставить их убить меня.

В конце концов, я ребенок, даже опытные убийцы не одобряют убийства детей. Если бы они только знали, что у меня на уме... они бы точно не колебались.

— Ты мой брат? — я смотрю вниз в любопытные глаза маленькой девочки. Ее волосы разделены посередине, две розовые ленточки скрепляют пряди. Это странно напоминает что-то.

— Эй, — она толкает меня в бок, хмурясь, когда я не отвечаю. — Ты мой брат. Я знаю, что это так, — она говорит более уверенно, сложив руки на груди.

Я пожимаю плечами, и мой взгляд возвращается к птице. Другая информация начинает заполнять мой мозг. Кажется, я где-то читал, что у птиц полые кости, их строение отличается, чтобы обеспечить возможность полета. Интересно, как они выглядят изнутри...

Моя рука вырывается, пальцы обхватывают тонкое тело птицы. Я достаточно быстр, чтобы она не успела расправить крылья.

Поднося ее к себе, изучаю, как закрываются ее глаза: мембрана, служащая веками, вызывает мой интерес. Острое... мне нужно что-то острое.

Я уже собираюсь достать нож, когда рука девочки накрывает мою. Она в ужасе смотрит между мной и птицей.

— Что... не надо... — заикается она, ее нижняя губа дрожит.

Я наклоняю голову, чтобы посмотреть на нее, слегка прищуриваясь.

Она пытается оторвать мои пальцы от птицы, но ее усилия тщетны. Когда до нее наконец доходит, что она не сможет этого сделать, в уголках ее глаз собираются слезы.

Я не шевелюсь, это зрелище шокирует и кажется чуждым. Оно пробуждает что-то неприятное в моей груди. Впервые, взвешивая варианты, я склоняюсь к тому, чтобы заставить ее перестать плакать, даже если это означает отказаться от удовлетворения своего любопытства.

— Катя! — возмущенно восклицает мама, оттаскивая ее от меня. Я следую взглядом за следами ее слез, завороженный ими. Мои пальцы непроизвольно разжимаются, и птица улетает, целая и невредимая.

— Никогда больше так не делай, слышишь меня? Никогда не подходи к своему брату одна. Он опасен!

Мама продолжает отчитывать Катю, рассказывая ей, какой я ужасный, но, глядя в ее глаза, я вижу какое-то понимание.

Родители решают поселить меня на чердаке, как можно дальше от других детей. Это забавно, потому что, хотя мое прошлое до пары месяцев назад — это пустота, не думаю, что когда-либо чувствовал себя особенно близким к своей семье — даже раньше.

Был только один человек, который был рядом со мной и в горе, и в радости — моя близняшка Ваня. И она единственная, кто не боится общаться со мной, даже рискуя навлечь на себя гнев наших родителей, если они узнают.

Для всех остальных я — сущее зло.

Они не понимают, что мое поведение не является преднамеренным. Я не собираюсь причинять вред. Это просто... происходит.

Как дымка, окутывающая мой разум, я забываю об окружающей обстановке и сосредотачиваюсь только на одном объекте — моей добыче. Я нацеливаюсь на свою цель, и все остальное отступает. Вдруг остаются только вопросы, на которые нет ответов. Сколько крови остается в сердца после смерти? Как выглядят органы изнутри тела? Так много вопросов, и так много ситуаций, которые нужно исследовать.

— Вот так, живот тоже разрежь, — советует Ваня, и я прислушиваюсь, беру лезвие и делаю прямой разрез от грудины до лобка. Жир под кожей мешает мне добраться до внутренностей, но пока Ваня подбадривает меня, я только глубже втыкаю острие ножа, и резкий звук сигнализирует, что я задел кость — ребра.

Один из людей моего отца пришел, чтобы принести мне еду. Но как раз в это время у Вани была другая идея. Хотя я не всегда ей потакаю, в этот раз она обиделась, и я не смог найти в себе силы отказать ей.

— Почему ты не попросила, когда я убил первого мужчину? — пробормотал я себе под нос. Утром я случайно убил одного человека. Тогда было бы достаточно просто провести эксперимент. Но когда Ваня что-то вбивает себе в голову, ее трудно разубедить.

— Он был неинтересным, — она пожимает плечами, обходит меня и садится на стул. С любопытством смотрит на тело, ее черные глаза сфокусированы на крови, стекающей на пол.

Это состояние, которое мы оба разделяем... эта жажда крови.