Шрифт:
Закладка:
Надо было что-то делать, как-то остановиться, меня трясло и корёжило, и сил что бы то ни было предпринять не было. Сколько прошло времени, пока я так барахталась между чудовищным сном и невозвращающейся явью, не знаю. Вдруг Машкин звонкий и такой властный голос, с родными до слёз мяукающими интонациями зазвучал в ушах праздничной мелодией. Мелодия мигом вывела моё сознание из мглы, где ледяной ужас рвал в клочья душу.
— ВСТАТЬ!
Мыслей не было, я подчинилась инстинктивно — встала.
— ЗА МНОЙ!
Нечётко различая маленькую фигурку, спотыкаясь, бежала следом, с каждым движением всё явственнее ощущая, как отступает паника.
В нашей тренировочной комнате – в зале силы, как говорила я, и в спортзале, как её упорно называла Всёля, Машэ превратилась в самого немилосердного и самого спасительного погонщика паникующих девчонок:
— По кругу марш!
И я побежала. Спотыкаясь, припадая на ушибленную ногу, сонно растирая глаза.
— Быстрее! — крик и щелчок хлыста — звонкий и такой близкий, что я ощутила движение воздуха у своей щеки.
— Ещё быстрее!
И я мчалась быстрее, чувствуя, как начинает саднить горло и колоть в боку. Глаза вполне окрылись и уже хорошо видели, куда несут меня ноги.
— Двигаться, Ольга-се! Двигаться быстро! — орала Машэ своим тонким пронзительным голосом.
Куда только подевались её вечно мяукающие интонации?
И я двигалась. Двигалась, двигалась и ещё немного двигалась.
А потом всё-таки рухнула без сил, едва переводя дыхание.
— Сделать препятствия! — маленькая фигурка наклонилась надо мной, её узкие глаза были почти не видны из-за прищура. — Ну!
Вообще-то, Машэ ниже меня на полторы головы и телосложением больше похожа на мальчишку. Да и командовать мной у неё нет никаких прав, но она — «ценный кадр», как говорила Всёля. А у кому-кому, а Всёле я верила, хоть и не понимала, что это значит это странное сочетание слов.
Да и вообще, обычно Машэ ко мне обращалась вежливо и вполголоса, обязательная добавка к моему имени «се» значила «госпожа» - это вежливо, это знак уважение старшей, это… это что-то сродни раболепию. И поэтому мне это сильно не нравилось, но поделать я не могла ничего – Машэ отказывалась менять свои привычки. Но вот сегодня, даже сохранив обращение «госпожа», она кричала на меня, заставляя делать именно то, что мне сейчас было нужно.
Эти окрики мне были просто необходимы, эти вопли возвращали меня из того жуткого состояния паники, куда меня загоняли в последнее время кошмары. Эти Машкины вопли заставляли взять себя в руки, признать, что никакого Игоря здесь нет, и что слова Всёли, слышанные мною во сне, истинная правда.
— Встать! — опять взвыла Машэ.
И я подчинилась. И с трудом поднявшись, рысцой потрусила к препятствиям — длинной яме с песком, узкому мостику, грязной луже, качающимся грузам, низко натянутой сетке. Там было что-то ещё — мне некогда было рассматривать, я думала лишь о том, как бы ловчее ухватиться за верёвку, что свисала с высокого деревянного забора — первого препятствия.
— Вперёд!
Рядом с лцом опять свистнуло, и я побежала.
Я карабкалась по крутой доске, бежала в песке, засасывающем ноги так, что каждый шаг можно было сделать, только приложив невероятное усилие. От этого натягивались жилы на шее и хрустел позвоночник. Ещё — подтягивалась и перепрыгивала, лезла по толстым верёвкам и каким-то сеткам, падала и задыхалась. А где-то неподалёку голос моей Машки командовал именно то, что нужно:
— Прижаться к земле! Работать локтями! Сильнее! Теперь бежать. Руки! Руки в стороны! Балансировать! Хорошо. Цепляться, цепляться всей ладонью! Давать, ещё давать, теперь перекинуть ногу!
Я даже не заметила, в какой момент паника преобразовалась в злость и непримиримое желание преодолеть, не заметила, когда стих голос Машэ, когда я вошла в ритм, и движение стало приносить удовольствие. И уже было неважно, больно ли падать, и на что – на песок, в грязь или на резиновые коврики. Главное – бежать, двигаться, достигать.
В конце четвёртого круга я справлялась с препятствиями без понуканий со стороны и даже улыбалась.
А когда, обессиленная и с блаженной улыбкой, сошла с дистанции, моя постоялица улыбнулась и уважительно поклонилась.
— Легче?
— Спасибо, Машэ, я будто заново родилась.
Она, как всегда, когда её хвалили, смутилась, потупилась, сплела пальцы. Удовольствие расцвело румянцем на её лице. Я обняла девчонку за плечи.
— Бороться сейчас не будем, — сказала я, с шумом переводя дыхание.
Она глянула на меня глазами ребёнка, у которого отняли единственную игрушку. И совесть, конечно же, больно лягнула меня в живот, и я со вздохом сдалась:
— Ладно. Только недолго.
И тут же упала носом в пол, взвыв от боли — ту самую руку, что лежала на плече малышки, пронзило будто электричеством. Ах так, да? И я попыталась вывернуться и опрокинуть Машэ на пол.
В полёте я заметила, как сверкнул азарт в её глазах, и в очередной раз зареклась поддаваться на эти её приёмчики с давлением на жалость. Поскуливая от боли, вспоминала всё, чему меня научила сама Машэ. Да только знание приёмов мало меня спасало, потому что в ловкости мне с ней не тягаться, и в результате из схватки я вышла изрядно помятая, с вновь сбившимся дыханием, абсолютно растрёпанными волосами, саднящим ссадинами и наливающимися синяками.
Из зала мы выходили вместе, потирая ушибы, но с довольными улыбками. Машка радовалась лёгкой разминке, а я — выплеснутым не только страхом, но и вообще плохим настроением.
— Ольга-се, — чуть пришепётывая проговорила Машэ, — на полосе препятствий нужно поставить вид человека, чтобы удары бить.
Я попробовала представить, что она пыталась предложить.
— Манекен для отработки ударов?
Пришлось свернуться в зал и для образца воплотить один. И Машэ радостно закивала головой.
— Думаешь стоит? – уточнила, искоса рассматривая новый элемент полосы препятствий. Рука сама тянулась к рассеченной брови. Больно, кровит, но не страшно — доберусь до ванной и полечу. Синяки на плечах и запястьях тоже болели.
А вот манекен – неплохой, наверное, выход для таких, как я, неумех, чтобы научиться хотя бы уворачиваться и не зарабатывать вот это всё, что сейчас украшало моё тело и ощутимо болело.
— Да! — Машэ умела так искренне, по-детски радоваться, что делать
