— Хорошо.

И я воплотила ещё парочку рядом с первым, и ещё три штуки вдоль узкой тропинки из высоких пней.

Машэ, увидев их, покивала и заулыбалась так, что раскосые её глаза исчезли в складках век, а я только потрепала её по отросшим чёрным волосам.

Мы прошли к нашим комнатам, и когда она открыла дверь к себе, на меня пахнуло разогретыми на солнце соснами и лесными травами, послышался птичий пересвист. Там, в комнате, где исчезла Машка, спрятался солнечный день в лесу – она предпочитала принимать ванны, купаясь в своём пруду, а не как я – чтобы вода, пузыри и мыльная пена.

А я не возражала – у нас каждый имел право жить так, чтобы быть счастливым. И раз жизнь в лесу для неё счастье, значит, пусть так и будет. И я зашла к себе, в привычно белую комнату с высокой постелью и, прислонившись лбом к стене, замерла.

В душе уже не было того чёрного провала, в который меня затягивала паника, где накрывало с головой бесповоротностью и окончательностью ужасного конца. Как же замечательно, когда не боишься! И я сказала прямо в стену:

— Спасибо, Всёля. Ты так вовремя её позвала.

Стена чуть дрогнула, и голос в моей голове прошептал: «Тебе надо разобраться со своими страхами, Ольга, и всё прекратится, моя помощь будет не нужна».

— Надо. Кто бы спорил, я — не буду.

Отклеилась от стены и побрела в ванную. Разберусь. Обязательно разберусь. Как-нибудь потом. Я вошла в царство воды и мыльных пузырей, чудесных ароматов и яркого света, сбросила грязную одежду. Нырнув в маленький бассейн с жемчужной водой, подумала: «Потом разберусь. Обязательно. А пока я не готова. Прости, Всёля».

Не готова.

Не созрела.

Мне нужен этот страх, эта паника. И именно сейчас.

Зачем? Не знаю.

Наверное, я надеялась, что справлюсь, что всё забудется и уйдёт само, так же как пришло. Ведь я не боялась, пока обживалась здесь, пока устраивалась и пока Всёля учила меня всему, что нужно было знать. Я долго жила одна, и мне было хорошо, спокойно. Бывали тревожные сны, иногда – беспокойство, но таких кошмаров, как после прогулки по отцовскому лесу – нет.

За всё то время, которое я жила на станции, всего дважды, каких-нибудь два несчастных раза попросила Всёлю устроить мне прогулку. В первый раз нашла Машэ, а во второй… Во второй едва снова не попалась в лапы Игоря.

Впервые я осознала, что бываю за стенами станции только по делу, совсем не сразу. Не сразу поняла, почему мне всё чаще вспоминаются картины из моего детства, счастливые картины. Или бывшие пациенты, люди, которые ушли здоровыми. И почему всё чаще появлялось в душе сосущее ощущение то ли пустоты, то ли голода.

И я попробовала сказать об этом Всёле.

— Ты знаешь, — вырвалось будто само собой, — я так давно не была там, снаружи... Не по делу, не ради кого-то, а… просто так. Кажется, я соскучилась. Соскучилась по людям, по высокому небу, яркому солнцу…

Она молча слушала. И я, наконец, оформила мысль в слова:

— Всёля, я хочу просто погулять. Там. За стенами станции.

Хорошо помню, что в этот момент сидела на недавно созданном таком уютном диванчике, подсмотренном в одном мире. Диван был необычным – изогнутым – и именно этим мне нравился. Как, впрочем, и всё необычное.

И я просиживала в углу, образованном диванными спинками вечера напролет, иногда с чашкой чая, иногда — с бокалом вина («Ольга, не увлекайся! А вдруг пациент?!»), не спеша уйти к себе в спальню, чувствуя себя уютно и защищенно.

Там же, в этой уютной «норке», где поселились подушечки разных форм и пушистый белый плед, Всёля впихивала мне в голову знания, которые так часто пригождались в работе, а иногда мы с ней просто болтали. Конечно, чаще я задавала вопросы, а она отвечала. И касались они такого количества не связанных друг другом материй, что, получая ответы, я чувствовала, как мир раздвигает свои горизонты и становится потрясающе огромным и объёмным, а мироздание — вселенная, моя Всёля — становится понятнее и ближе.

И вот сидела я на самом уютном диване во Вселенной, в белой сияющей комнате, наполненной светом, и чувствовала, что сейчас очень хочу оказаться где-то в другом месте. И даже не столько людей увидеть – я не страдала от одиночества, нет. Как ни странно, но я им наслаждалась. Просто хотелось новых впечатлений, хотелось чего-то необычного, чего-то кроме успокаивающе белых стен станции.

Наверное, для Всёли моё желание не стало неожиданностью. Наверное, она ждала его, если в её монотонном голосе я уловила эмоцию — она немного помолчала, и молчание это было одобрительным, и ответила:

— А чего хочешь?

Я задумчиво провела рукой по белой обивке дивана. Короткая гладкая шёрстка скользила под пальцами, наполняя меня ощущением безопасности и неги.

— Праздник какой-нибудь. Чтобы веселье, радость... — Я задумалась и уточнила: — Счастливые люди. Смех вокруг. Музыка, танцы. Ну вот такое что-то...

— Хорошо.

Всёля была самым удивительным созданием или, точнее, сущностью, потому что всегда — это было просто потрясающе! — абсолютно всегда прислушивалась к моим желаниям.

А я сказала и сразу же засомневалась: правда ли хочу? Не кажется ли мне? Точно ли этого?

Но долго думать не получилось.

— Собирайся. В твоей комнате костюм. Быстро, мы уже на месте.

Я даже подпрыгнула от неожиданности. Внутри закрутился вихрь предчувствия чего-то хорошего, я взвизгнула от восторга и, предвкушая приключение, побежала переодеваться.

Входная дверь открылась, и передо мной раскинулся летний день под высоким куполом неба, который подпирал гомон многолюдной улицы, смех, какой-то грохот. Я сделала шаг через порог и едва не расплакалась — как же тут было чудесно!

Солнце светило так ярко, что слепило глаза. И сморгнув слезу, с удовольствием погрузилась в ощущения: наслаждалась теплом настоящего летнего дня, запахами нового мира и звуками гулянья. Вдохнула полной грудью, чувствуя, что осуществляется мечта, и пошла вперёд, туда, где шумел народ, слышался смех, громкие выкрики и далёкая музыка, почти неслышная, воспринимаемая скорее, как ритм.

Всё было странным и необычным, как в любом новом мире: это крик возмущения или радости? Кто продавец, а кто покупатель? А может, это и никакая ни торговля? Может, это и