может. Сомлел со стыда человек, а тут еще кругом колхозники обступили, носы ближе суют, от смеха воздух дрожит. Хоть сквозь землю провались. Хочет Гуляшонис сбежать от насмешек знакомых, но и шелохнуться не может. А косу-то он нарочно сломал — чтобы работать нечем было. Но тут видит, как приходит выручка — бригадир Микас новую косу несет... «Как лошадь буду работать», — решает Гуляшонис и тут же ощущает, что он опять лежит в постели. Как легко на сердце! А вот и Шонагулис. Дверь избы открывается, и входит милейший сосед. Странно только: Шонагулис похож не на Шонагулиса, а на изображение Старого года, виденное в газетах. Он берет Гуляшониса за руку и, не дав даже одеться, выводит его во двор. Под ногами хрустит снег, вокруг огни деревни мигают, в небе звезды холодно поблескивают. Его сотрясает озноб, ломит босые подошвы, но незнакомец не отступает и ведет дальше.

Виднеются белые строения фермы. Да такие красивые, что руками не тронешь — не поверишь. Протягивает Гуляшонис руку, а достать не может — здания внезапно отдаляются.

— Почему они убегают? — дивится Гуляшонис.

— Белоручек боятся, — недружелюбно отвечает провожатый. — Как только завидят белые руки — так и бегут.

Гуляшонис быстро оглядывается и замечает, что снега-то уж нет — растаял. Идут они по мягкому полю, но ноги все за камни задевают. Но нет, это не камни, это картошка. Откуда она здесь, почему не в подвале, а в поле? Незнакомец поясняет:

— Это картошка лодырей. Они всегда оставляют ее в поле, думают, что весной сажать не придется. Из этой самой, мол, вырастет.

«Это уж ты заливаешь, — мысленно не соглашается с ним Гуляшонис. — Я, к примеру, немного и полениваюсь, но в своем огороде всегда картошку выкапываю».

Не успевает он этак подумать, как в мгновение ока земля покрывается снегом, и перед глазами снова простирается белая равнина. Оба путника неожиданно оказываются возле зерносклада. Людей и подвод здесь вереница. Полными возами увозят колхозники свой заработок. Замечает кладовщик Гуляшониса и зовет его:

— Подходи, и тебе отсыплю! Только конь не свезет — грузовик нужен!..

Обрадовался Гуляшонис, своим ушам не верит. Такого он действительно не ожидал. «Полный грузовик я, возможно, и не заработал, но возок добрый отгрохаю», — мелькнула у него мысль. Он хватает из чьей-то подводы мешок побольше и в ожидании подставляет его кладовщику. Но тот не спешит, почему-то говорит: «Раскроем книги» и, порывшись в бумагах, изумляется:

— Ого! Самолично два... целых два с половиной трудодня выгнал! Подставляй мешок...

Прошуршало полпуда в угол мешка. Гуляшонис еще дожидается, но кладовщик объявляет: «Следующий».

— Обманщик! — подпрыгивает Гуляшонис. — Что заработано, то и отдай! Насмешек не строй!

Кладовщик, не спеша, раскрывает испещренную цифрами книгу и тычет пальцем в фамилию Гуляшониса:

— Считай сам.

Смотрит колхозник в книгу, а там словно в календаре чуть не под каждым днем диковинная бухгалтерия выведена: «1 — резь в боку, 3 — колики в желудке, 8 — горло, 14 — зубы, 25 — сердце, 16 — ревматизм, 21 — почки, 30 — чахотка, 31 — паралич и т. д.» — «Правда, ведь болел», — вспоминает Гуляшонис частые похмелья и хватается за мешок. Но тот — ни с места, словно камень кто в него ввалил.

— Помогите, разве не видите? — отзывается один из колхозников. — Надорвется человек, грыжу получит, и так ведь хворый...

— Я же говорил, что без грузовика ничего не выйдет, — спокойно добавляет кладовщик.

Не в состоянии вынести насмешек, Гуляшонис напрягает последние силы и все-таки взваливает ношу на спину. Увязая в снегу, спотыкаясь, спешит он домой. Рядом с ним, совершенно равнодушный к беде ближнего, шагает незнакомец.

— Помог бы, что ли, — просит Гуляшонис попутчика.

— Не могу, дражайший. Как только руку приложу, тотчас грыжа выпрет, — отговаривается тот.

«Черта лысого ты не можешь, тем же болен, чем и я», — приходит в ярость Гуляшонис и тут же видит свою избу. Но она в единый миг пропадает из виду, исчезает и тяжелая ноша.

Путники оказываются в невиданном доме, стены которого оклеены большими выпуклыми цифрами. Их множество, взглянешь — в глазах рябит.

— Что это? — поинтересовался Гуляшонис.

— Дни, — ответил незнакомец. — Вот посмотри.

Он нажал на кнопку в стене, и множество цифр засветилось, заблестело самыми яркими красками. Комната сверкала, как алмазный сказочный королевский замок. Но как только глаза попривыкли, Гуляшонис тут же заметил, что часть цифр вовсе не светится, они остаются такими же черными, как и были.

— Эти, должно быть, испорчены, раз не светят? — не вытерпел Гуляшонис.

— Вот именно, это дни порченых — гуляк да лодырей. А те — красивые — трудолюбивых....

— Вот как... — покривил рот Гуляшонис. — А кто знает, можно ли определить, которые — чьи?

Ничего не ответив, незнакомец повел Гуляшониса в угол.

— А вот полюбуйся. Это твои, — он показал пальцем на сморщенные, потрепанные цифирьки, среди которых, как волчьи глаза, мерцал один-другой огонек.

Долго-долго смотрел Гуляшонис на эти цифры. Неужели это им прожитые дни?.. И так их много, и все такие убогие, пустые, лишь кое-где тлеет крохотный огонек... Желая убедиться, не обманывает ли его, случаем, зрение, он придвинулся ближе. Но теперь цифры обратились в круглые нули, а нули в кривляющиеся, издевающиеся рожи. Стиснула его сердце жалость, сдавила нечеловеческая горечь, не вытерпел он, взмахнул рукой и схватил эти глумящиеся хари... Но когда разжал пальцы — ладонь была пуста, а нули, дразня, прыгали по стене...

— Их уж не воротишь, — произнес незнакомец. — Придут к тебе другие. Смотри только, хватай их за шиворот, попусту не транжирь и не упускай.

Сказав это, человек обернулся к выходу и сильно встряхнул Гуляшониса за плечо:

— Ну, хватит здесь торчать, пошли, — подтолкнул он.

Гуляшонис тяжко захрипел, вздохнул и... проснулся. Чья-то тяжелая рука тормошила его за плечо. Открыв глаза, он увидел стоящего рядом с кроватью бригадира Микаса. Под потолком горела лампа, на столе торжественно стояла черная «дегтярная», закуски.

— Ну, хватит храпеть, вставай. Новый год проспишь, — повторил Микас. — Иду мимо, гляжу — огонек светит, дай, думаю, заверну...

Гуляшонис со стоном поднялся, в конце кровати нашел соскользнувшие с ног клумпы, и все еще не придя в себя, стоял сонный и оглушенный. Хотел было помянуть о сновидении, но спохватился:

— Вот черт... сон обуял... — словно оправдывался он.

— Кончай спать, одевайся быстрей — идем в клуб