в их присутствии, к чему прикасаться в первую очередь или не прикасаться вообще. Из корзины торчит целый букет длинных дощечек. Токарный станок ждет своего часа. А на одном из столов лежит на подпорках огромный кусок дерева, очищенный от коры.

Аббас пробегает глазами по всем предметам и останавливает взгляд на необычном приспособлении – плоском деревянном столе на маленькой железной подставке. Через центр стола под прямым углом проходит зазубренное лезвие длиной с человеческую руку и толщиной с ноготь. Аббас подходит к нему с такой осторожностью, как будто инструмент может в любой момент ожить.

– Механическая пила, – с гордостью говорит Дю Лез. – Я сделал ее сам, но давай не будем отвлекаться.

Дю Лез подзывает его к столу, на котором лежит раскрытая тетрадь, в желобке на сгибе – заточенная палочка.

– Это стило, – говорит Дю Лез, размахивая заточенным кончиком, остальная часть стержня скрыта под деревянной оболочкой. Аббас все еще рассматривает стило, когда Дю Лез кладет на стол вчерашнюю винтовку.

– Alors[11], – говорит Дю Лез, указывая на тигра и солдата, – давай посмотрим, сможешь ли ты нарисовать вид слева.

Аббас крутит стило в руках. Он разглядывает фигурки так долго, как только может, и только потом прикасается стержнем к бумаге. Несколько пробных штрихов превращаются в гибкие линии. Зернистая бумага шелестит в его руках, и на ней проявляется рисунок, который придумал не он, но который каким-то образом стал его собственным.

Закончив, Аббас садится, кладет стило обратно в тетрадь, ждет похвалы.

Дю Лез быстро чиркает поверх эскиза, объясняя, что тигр будет полым, в голове у него будет механизм, а в теле трубки органа. В боковом срезе прямо над ушами тигра будет своего рода крышка, которая будет обнажать эти трубки. Дверца в грудной клетке будет открываться и превращаться в клавиши из слоновой кости, на которых будет играть органист, стоящий слева от тигра.

– А где будем прятаться мы? – спрашивает Аббас.

– Зачем нам прятаться?

– Чтобы издавать рычащие звуки изнутри тигра.

– Нет, я же сказал, механи… – Дю Лез машет рукой. – Долго объяснять. Ты работаешь снаружи, а внутренности предоставь мне.

С помощью складной линейки Дю Лез намечает мелом размеры механизма на большом куске дерева. Аббас проводит рукой по срезу. Текстура древесины плотная и равномерная, пористая, слегка подсушенная, но не настолько, чтобы треснуть при первом же ударе.

– Теперь ты, – говорит Дю Лез, передавая мел Аббасу, и тот начинает набрасывать контуры Тигра и Солдата, стараясь не выходить за рамки разметки. Вот наковальня головы, арка спины, волна живота, выпуклость морды, изгиб лапы. Поначалу его рука дрожит, но чем дольше он рисует, тем тверже она становится. Пять раз перепроверив расчеты, Дю Лез идет к своему столу.

– Теперь я начну работать над органом.

– А я, Сахаб?

Дю Лез пожимает плечами, как будто ответ очевиден:

– А ты сделаешь тигра.

Аббас старается не обращать внимания на легкий спазм в желудке и направляется к стене с инструментами. Его взгляд перескакивает с одного на другой, голова кружится от разнообразия резцов, он никак не может сделать выбор. Он стоит неподвижно, все сильнее теряясь с каждой уходящей секундой, в которую он так ничего и не сделал.

– Аббас, – говорит Дю Лез. – Подойди на минутку.

Вздохнув, Аббас приближается к столу с пилой.

Дю Лез указывает трубкой:

– Дотронься до лезвия. Щипни, как струну.

Аббас щиплет длинное тонкое лезвие. Оно начинает визжать, вибрировать.

– Если лезвие слишком тугое, оно сломается, – говорит Дю Лез. – Если лезвие слишком мягкое, оно сломается. У него должно быть нужное напряжение. Tu vois?[12]

– Ты хочешь, чтобы я работал пилой?

– Нет, нет. Я имею в виду, что ты должен спешить медленно. Так говорил мой папа – и это был единственный полезный совет, который он мне дал. Festina lente[13].

В этой фразе для Аббаса нет ни малейшего смысла, но страх начинает понемногу отпускать его, он возвращается к стене с инструментами и заставляет себя снять одну из больших стамесок, изогнутое долото шириной с большой палец. Он подносит инструмент поближе, чтобы рассмотреть точеную ручку, идеально закрепленную и подогнанную под лезвие. Потом он берет молоток с круглой головкой, плотно сидящей на рукоятке. Эти инструменты превосходят все, чем он когда-либо пользовался раньше, но, как он хорошо знает, мастерство не сводится к инструментам.

Вооружившись, он подходит к куску древесины и, прежде чем его снова парализует, кидает взгляд на чертеж и начинает там, где он начинает всегда: в самой высокой точке. Бьет молотком по резцу. Удар, еще один, движения уверенные, скупые.

Дерево начинает терять анонимность. Поднимая и опуская резец, он представляет, что пробивается к тигру, рвущемуся на свободу.

Он работает над созданием нужного угла в передней части тигра, который в будущем станет плавным изгибом его опущенной шеи, и вдруг слышит чудесный звук.

Это Дю Лез, сидящий за крошечным столиком с пилой, начинает крутить педали. Лезвие длиной с человеческую руку пилит с невероятной скоростью, тонкий клинок движется вверх-вниз без остановки, пока Дю Лез скармливает ему брусок светлого дерева. Аббас подходит ближе, забывая отложить инструменты, смотрит, как стружка летит с железных колес, а дерево режется легко, как хлеб.

Дю Лез перестает крутить педали: пила замирает. Он берет в руки тонкий прямоугольник:

– Joli, n’est-ce pas?[14]

Аббас в изумлении. Он готов отдать что угодно, лишь бы попробовать самому. Прежде чем он успевает спросить, Дю Лез возобновляет вращение.

* * *

В полдень Аббас выходит на улицу, чтобы помолиться. Он почти ожидает, что Дю Лез присоединится к нему, ведь француз полностью ассимилировался, но тот не поднимает глаз от работы и, кажется, даже не слышит муэдзина. Он прикладывает линейку к огромному листу бумаги, его перо вычерчивает прямые линии, которые складываются в загадочный ромбовидный узор.

Чуть позже им подают обед, расстилая во дворе белое покрывало. Трава мягко пружинит под ногами. В этот раз Аббас моет руки в правильной чаше, размышляя, почему эта вода ощущается как само богатство.

Тем временем Дю Лез сидит в отдалении на низеньком стульчике. Он смотрит в небо сквозь отрез светлой кожи и хмурится.

Желудок Аббаса урчит от желания отведать говядину в кокосовой стружке, крученые гнезда идияппама[15]. Он смотрит на Дю Леза, который, кажется, даже не подозревает, что обед подан и что Аббас ждет его.

– Dommage[16], – бормочет Дю Лез. – Слишком тонкая. Тонкая кожа пропускает воздух и легко рвется…

Он поднимает взгляд на Аббаса:

– Ты меня ждешь?

Аббас серьезно кивает.

Вздохнув, Дю Лез вешает кожу