Шрифт:
Закладка:
Глава третья. Глупость или коварство?
Глава третья
Глупость или коварство?
Москва. Здание Главного морского штаба.
4 мая 1889 года
Женщины — это взрослые дети, зрелость ума их приостанавливается на восемнадцатом году жизни, они пусты и ограниченны, их стремление к несправедливости, их «инстинктивное коварство и непреодолимая склонность ко лжи» — основной порок женской натуры.
(Ги де Мопассан)
В. кн. Александр Михайлович
Это было довольно неожиданно. Александр Михайлович даже не ожидал, что со стороны контрзаговорщиков получится столь быстрое единство мнений. Как говориться, в этом деле двух мнений быть не может. Но он даже не успел озвучить свою идею, как генерал-фельдмаршал Гурко громыхнул сначала про невозможность начала Гражданской войны, которая неизбежно станет результатом отказа сената и армии присягать Николаю Второму, а потом предложил тот компромиссный вариант, который и я хотел озвучить. Единственным, кто был недоволен таким исходом дел оказался Скобелев, но он не то, чтобы высказался против, а выразил недоверие нашим господам-сенаторам, ибо в армии он не сомневался абсолютно. Единственное, что меня радовало, так то, что в нашем импровизированном комплоте не оказалось ни одной женщины. Ибо женская глупость или коварство могут пустить ко дну даже самое благое начинание. Впрочем, все подробности этого дела удалось восстановить намного позже, но я хочу именно сейчас внести ясность в произошедшее.
Скажем откровенно, далековато было жандармам Российской Империи до уровня профессионализма своих коллег из СССР конца сороковых годов века двадцатого. Анекдоты аналогичному тому, в котором Рабинович меняет фамилию на Иванов, а потом на Петров, а на вопрос недоумённых работников паспортного стола, даёт исчерпывающий ответ: Понимаете, где бы я ни говорил, шо моя фамилия Иванов, меня спрашивали: «а какая ваша предыдущая фамилия?», рождались не на пустом месте и фильтры, через которые пропускали в процессе проверки, позволяли частенько выявлять весьма любопытные, а иногда и тщательно скрываемые факты теми нехорошими людьми, которые попадали под категорию: «Если кто-то кое-где у нас порой, честно жить не хочет». Да и сам я, был небезгрешен. Как известно, молодому человеку и старику очень трудно заставить себя признать собственные ошибки. А учитывая, что моя сущность представляет собой конгломерат из двадцатитрехлетнего Великого Князя и замшелого академика, это практически подвиг. Вот теперь, я его и совершаю, а одновременно каюсь и посыпаю голову пеплом.
Все эти дебаты в будущем-прошлом о воспитании цесаревича в режиме соправления, а также мои собственные путешествия по сайтам и форумам на просторах интернета проходили на самом заключительном этапе моего существования в двадцать первом веке и как выяснилось, грешили неполнотой. Ну а теперь, пожалуй, изложу всё по порядку.
Наш добрый гений из сферы медицины, а также и лейб-медик профессор Манассеин, не раз вытаскивавший паПа, меня и братьев буквально с того света, а так же хранивший здравие Ольги Фёдоровны, из категории «семейный врач» давно стал практически членом нашей семьи. Мы уже привыкли к тому, что на периодические деликатные вопросы паПа или маМА о том не нужно какая-либо помощь в финансировании его исследований или же на иные нужды, Вячеслав Авксентьевич отвечал отказом. Сие обстоятельство было в принципе вполне объяснимо, ибо о важности работ профессора и об отношении к нему августейшей фамилии, знали все в том числе и те, кто формировал бюджет. Вот почему, Михаил Николаевич был весьма удивлён, когда в один прекрасный день, наш лейб-медик, краснея и пряча глаза, совсем как попавшийся с шпаргалкой гимназист, впервые обратился с просьбой о помощи. Кстати, вначале разговора присутствовал, и ваш покорный слуга, но как воспитанный юноша, я встал и испросив у паПа разрешения удалиться, после чего покинул кабинет, перейдя в ту комнату, откуда мог всё отлично слышать. Естественно, что сей манёвр был заранее согласован с учеником. Крайнюю степень волнения Вячеслава Авксентьевича, можно было оценить по тому, как почтенный профессор запинался и вопреки установленным для ближнего круга правилам, упорно пытался обращаться к отцу строго в соответствии с придворным этикетом. Но Государь-император не растерялся, сразу чувствуется моя школа и сумел успокоить расстроенного лейб-медика, но, впрочем, будет лучше, если повествование пойдёт от его имени.
* * *
Москва. Кремль
17 декабря 1887 года
ЕИВ Михаил Николаевич
— Милейший Вячеслав Авксентьевич, — я говорил намеренно назидательно, но при этом не забывая улыбаться, дабы не испортить сеанс психотерапии, — мы же с вами не в сенате и не в заседании в Департаменте Герольдии. Что это вас на официальщину потянуло? Так вы можете и до полного моего титула дойти, а там десятки слов, боюсь тогда мы до ночи не доберемся до сути. Вдохните, затем медленно выдохните и лишь затем, преступайте к повествованию.
Профессор совершенно не ожидавший попадания в роль пациента, попробовал выполнить эти манипуляции и явно успокоившись поинтересовался:
— А вы, Михаил Николаевич, не желаете заняться медициной? У вас явно есть задатки, столь необходимые врачу. Право слово, мне помогло. Мне нужна помощь, которую можете оказать только вы, как Государь и Император Всероссийский, чьё слово имеет силу закона, но сразу скажу, речь не в деньгах, поверьте мне, я в них не нуждаюсь. Дело в моём желание заключить брак с любимой женщиной, но присутствует непреодолимое для меня препятствие.
В моей голове еще были свежи воспоминания об аналогичной проблеме, коя была у отца-создателя легендарной трёхлинейки Мосина, но там потребовались именно деньги, дабы буквально выкупить свободу своей любимой женщины у некого Николая Владимировича Арсеньева, гулёны и повесы, а по совместительству недостойного воспитанника графа Льва Николая Николаевича Толстого. Как видно, великий писатель оказался никуда не годным воспитателем, ибо сей выходец из дворянства Тульской губернии и некогда богатый помещик, скатился до банкротства, а посему, оценил развод с супругой в пятьдесят тысяч рублей. У этого негодяя и проходимца, губа была не дура, ибо такая сумма составляла жалованье министра почти за три года. Мосина выручила премия, полученная за его винтовку, а я, в краткий срок получив для армии отменное оружие, приказал не скупиться при её начислении. Правда, каюсь, при подписании соответствующей
